Самуил Гордон - Избранное

Эта ее вера с каждым днем все больше и больше сближала с ней Симона.

В один из таких дней Симон почувствовал, что влюблен. Он был в том уверен, хотя не мог бы себе ответить, за что ее полюбил.

Было у него стихотворение о том, что невозможно постичь, что такое любовь, и нельзя сказать, почему полюбил эту, а не другую. И в тот же вечер, гуляя с Наталией в Измайловском парке, Симон прочитал ей стихотворение.

С того дня Симон не сравнивал более Наталию с влюбленными в него девушками, перестал замечать, что они краше и моложе ее, как перестал некогда замечать это в Тае, когда показалось, что он влюблен в нее. Да. Ему казалось, ибо он мог объяснить, чем она ему нравится. А о Наталии, как ему кажется, он такого сказать не может. И не спрашивает себя об этом.

После того как Наталия привела его домой и познакомила со своими родителями, заведующий кафедрой Николай Дмитриевич Зубов, встречая в институте студента Фрейдина, смотрел на него уже как на своего зятя.

Свадьба — Симон на том настоял — была скромной, домашней, без лишних гостей и обязательных подарков.

В комнате общежития, где жил до этого Симон, освободилась койка. Симон перебрался к Наталии в отдельную комнату в трехкомнатной квартире. Поэтому секретарше домоуправления и секретарше университета прибавилось работы: менять Наталии паспорт и студенческий билет. Никто ее не уговаривал, но никто и не отговаривал сменить девичью фамилию на фамилию мужа.

Как член комиссии Николай Дмитриевич Зубов присутствовал на заседании по распределению на работу выпускников автодорожного института и первый принес своему зятю радостную весть, что ему не придется уезжать из столицы. Он остается работать в главке наркомата.

Совсем негаданной новость для Симона не была. Но тесть сообщил ее так, чтобы Фрейдин сразу сообразил, кому должен быть за это благодарен. И Симон поблагодарил, хотя знал, что от тестя, присутствовавшего на заседании, мало что зависело. Заведующий кафедрой общественных наук слабо разбирался в технике и вряд ли мог подсказать, кто куда годится.

Но совершенно огорошило Фрейдина, когда недели за две до того, как предстояло распроститься со ставшим ему родным институтом, с товарищами, с которыми учился четыре года, его вызвали в партийное бюро и спросили: почему при вступлении в партию он не указал в анкете, что женат, что у него есть жена и ребенок, скрыл, что бросил их и все годы ничем не помогал, как будто ребенок и не его?! И как он женился на другой, не разведясь с первой женой?

У Симона не сохранилось ни единого письма от Ханеле. Не сохранилось у него и квитанций денежных переводов, которые делал из Донбасса, но которые она возвращала. Просто так, на слово, что в анкете ни о чем не умалчивал, ничего не скрывал, ему не поверят. И кончиться это может даже тем, что его исключат из партии. Не посмотрят, что он из рабочей семьи и до поступления в институт сам был рабочим. Фрейдин не мог себе представить, чтобы он, кто с раннего детства был спартаковцем, пионером, с ранней юности комсомольцем и, еще будучи комсомольцем, вступил в партию, вдруг оказался бы вне ее рядов. Такого представить себе он не мог.

От неожиданности и растерянности у Симона совсем вылетело из головы, что вскоре после того, как он вернул комнату, у него состоялся долгий разговор с секретарем комсомольского бюро. Симон тогда все ему рассказал, показал последнее письмо Ханеле, возвращенные денежные переводы. Но Симон не уверен, там ли еще тогдашний секретарь комсомольского бюро Алеша Комаров. Алеша, насколько помнит Фрейдин, собирался уехать на учебу.

За несколько дней до выпускного вечера Фрейдина вновь вызвали в партийное бюро. На этот раз задали ему всего один лишь вопрос: почему он не развелся со своей первой женой, коль скоро собирался жениться на другой?

Нет. Он не отрицает, что после того, как получил от Ханеле последнее письмо, собирался жениться на другой. И чуть не женился тогда. Да, не разведясь. Не он ведь отказался от Ханеле, а она от него. А коль так, он был уверен, что она подала на развод. Не исключено, что Ханеле или сам загс прислали ему развод. Но в ту пору его уже не было в Донбассе, и никто у них на шахте не знал, куда он оттуда уехал.

В конце, когда Фрейдин обстоятельно на все ответил, он все же спросил у секретаря, кто прислал на него такое злостное письмо.

— Не все ли равно кто? — Секретарь закрыл папку и с доброжелательностью, которую не скрывал, протянул Симону руку: — Не суть важно, кто написал, суть важно, что там написано, а в этом мы разобрались.

В конце концов, Симону тоже было уже не столь важно, раз выяснилось, как все произошло. Но знать, кто написал в институт, все же хотелось. Неужели-таки сама Ханеле? Она чересчур горда, чтобы настолько унизиться и написать о себе, что он ее бросил. Ее отец? От Эфраима Герцовича действительно можно такое ожидать. И все же в это тоже плохо верится. Найла? Чепуха. Как только может такое прийти ему в голову? Ну, а ее муж тем более, хотя и не зная его, Симона, он, понятно, держит зло на отца ребенка своей жены. Тая? Не хотелось верить, но после того, как она могла с такой злостью написать в тот раз о нем в газету… Наверное, это она. Но Симон не в состоянии был понять, чем провинился так перед ней, что она и по сей день не может его простить. Неужели тем, что сказал ей в тот вечер, будто никогда в жизни не женится на девушке, как сильно ни любил бы ее, если та не будет держать себя с ним до свадьбы, как положено держать себя девушке. А ведь Таю он любил. Она могла стать его женой. С ней он, наверное, был бы более счастлив, чем с Наталией.

Письмо, которое в те же дни получила Наталия, само собой понятно, прислал ей тот же человек, кто написал в институт. Письмо было отпечатано на машинке и без подписи. Когда Наталия, бледная и расстроенная, показала ему полученное письмо, Симон мог бы просто рассмеяться. Он чувствовал, что жена ждет, не скажет ли он ей того же, о чем она сама подумала: наверное, от зависти кто-то из влюбленных в него девушек выдумал все это несусветное и несуразное, чтобы причинить ей сердечную боль. Но к крайнему ее удивлению, Симон не рассмеялся, не отрицал, что у него была жена, что у него есть ребенок, зовут его Даниелкой, и не скрыл, что точно такое же письмо, какое получила она, пришло и в институт.

Да. Она, конечно, права. Бесспорно, он должен был сказать ей все до свадьбы. Но что, собственно, изменилось, если она до сих пор об этом не знала? Прошло ведь уже столько времени. Он даже не ведает, где они теперь, не выехали ли они оттуда в первый же год пятилетки по собственной или не по собственной воле. Во всяком случае, все эти годы он ни разу не писал Ханеле, как и она ему. Кто же тогда прислал письмо, хотела бы Наталия знать. Почтовый штемпель на конверте здешний. Неужели Ханеле перебралась сюда с сыном и таким способом задумала ему отомстить? За что? Он перед ней ничем не провинился: не он ведь отказался от нее, а она от него. Нет, была бы Ханеле здесь, то обязательно прислала бы к нему Даниелку. Кто все же мог ей, Наталии, написать, спрашивает она. Он и представления не имеет. Нет, о донбасской девушке, о Тае, кого подозревает, Наталии рассказывать не станет, будь он даже уверен, что написала она.