Самуил Гордон - Избранное

— Извините, я, кажется, не туда попал, — сказал Аншин, увидев в дверях пожилую женщину, — мне казалось, что здесь… Извините, — перебил он сам себя и показал рукой на соседний двор: — А кто живет там?

— Воловин. Денис Афанасьевич Воловин. А вам кого надо?

— Илью Савельевича Лесова.

Женщина странно взглянула на него из-под надвинутого почти на самые глаза платочка и отступила от двери:

— Войдите. Вы не ошиблись. Это сюда.

Отряхивая в сенях снег с шубы, Уриэль спросил:

— Хозяин дома или на работе?

Должно быть, он спросил слишком тихо, а когда из темных сеней вошел в дом, переспрашивать уже было не нужно. Теперь Аншин сам видел, что, кроме женщины, в доме никого нет. При свете низко висевшей электрической лампочки он успел заметить, что женщина намного моложе, чем показалось ему минутой раньше в полутемных сенях. У нее были большие янтарные глаза и полные красные губы. Она, наверно, подумал Уриэль, сноха Лесова. Один из его погибших сыновей, как Лесов, помнится, рассказывал ему, был женат. А может, с Ильей Савельевичем случилось на старости лет то же, что с Уриэлем? На сколько она может быть моложе Лесова? Но в одном Уриэль уверен: между нею и Ильей Савельевичем не было порога, который надо было превращать в гору, чтобы не перейти его.

Так или иначе, но что в доме есть хозяйка, видно по всему. Кажется, тот же дом, что и тогда, а все-таки не тот. Он, собственно, не встретил здесь почти ничего из прежнего. Даже стены не узнать. Они оклеены светлыми веселыми обоями и стали как-то выше. Из мебели, стоявшей здесь тогда, он узнал только коричневый комод в углу.

— Вы, я вижу, нездешний, наверно, только что приехали? — спросила женщина, все еще странно присматриваясь к нему. — А кем вы приходитесь Лесову? Его друг? — И снова удивленно взглянула на него большими янтарными глазами из-под низко надвинутого платка.

Почему ему на мгновенье показалось, что сидящая против него женщина знает и кто он такой, и зачем сюда приехал, Уриэль не мог бы ответить. Но почему-то ему кажется, что Лесов все рассказал о нем этой женщине, даже дал прочитать все его письма, и только от нее теперь зависит, чтобы Илья Савельевич освободил его от тяжкого груза, который Уриэль сам взвалил на себя, и чтобы Илья Савельевич вместе с ним отметил сегодня за этим столом его пятьдесят первый день рождения. Поэтому Урий Гаврилович особенно подчеркнул:

— Илья Савельевич Лесов мне намного больше, чем друг.

— Странно.

— Не понимаю вас.

— И вы до сих пор не знаете, что Илья Савельевич… — Женщина отвернулась от Аншина и, точно не ему, а кому-то другому рядом с собой тихо проговорила: — Уж третий месяц, как мы его похоронили.

Урий Гаврилович все еще сидел, плотно закрыв глаза, словно не желая видеть никого, кроме живого Ильи Савельевича, и, едва слыша собственный голос, спросил:

— Он погиб в лаве?

— Почему погиб? Разве я сказала вам, что погиб? Илья Савельевич умер у себя на кровати. Два дня всего проболел, говорят. Сердце у него разорвалось, не выдержало. Мало ли он испытал за свою жизнь? Все сыновья, вы ведь знаете, погибли на фронте. Года три-четыре назад погибла жена. Сердце ведь не ходики, на которые только знай навешивай гири. Да и ходики выдерживают только до какого-то предела… Редкостный человек был Илья Савельевич. Никто никогда от него слова плохого не слышал. Почему такие люди часто умирают раньше времени? Он ведь мог еще жить да жить…

Боль, буравящая и раскалывающая череп, — Уриэль знает по себе — наступает не одновременно с ударом, а всегда чуть позже. На сей раз невыносимая боль от удара, так неожиданно нанесенного ему женщиной, дошла до его сознания с большим опозданием, словно в нем что-то притупилось. Пока до него дошло только звучание слов, сказанных женщиной, но не их значение. Полный смысл их задержался где-то в пути, и, чтобы пробить ему дорогу, по черепу, точно молотками, беспрерывно били слова женщины: «Почему такие люди часто умирают раньше времени? Он ведь мог еще жить да жить…»

«Это она тебя упрекает», — вдруг начали выстукивать по черепу те же молотки. Они не оставили его в покое и у окна, где он стоял, блуждая затуманившимся взглядом по холодному вызвездившемуся небу.

— Вы не знаете, — снова через некоторое время обратилась женщина к Уриэлю, — у Ильи Савельевича где-нибудь есть родные? Когда мы вскоре после его смерти въехали сюда, мы все, что здесь было, распродали, а деньги отдали в шахтком. Пусть там лежат. Вдруг со временем объявятся родственники. Из всей мебели оставили только комод. Сложили туда все его фотографии, грамоты и связку писем.

— А от кого письма? — спросил Уриэль, чувствуя, как боль от внезапного удара все глубже и глубже проникает в него, — боль, от которой ему уже никогда не избавиться, да и нечем от нее избавиться.

— От одного его знакомого. Он, видно, чем-то очень провинился перед Лесовым, потому что в письме, которое пришло уже потом, после смерти Лесова, тот человек умоляет простить его и пишет, что собирается сюда приехать. Когда мы прочли письмо, муж написал тому человеку, что ему уже незачем ехать сюда. Но тот, видно, не получил нашего письма, потому что недели через две от него опять пришло письмо Илье Савельевичу.

Если бы Уриэль, подобно женщине, сидевшей напротив него за столом, был уверен, что письмо, написанное ее мужем, не дошло!.. Понимает ли Мера, как важно для него сейчас узнать это, именно сейчас, когда он стоит у подножия горы и все еще пытается найти в себе нечто такое, что помогло бы ему не переступить порог?

— Вы не дадите мне взглянуть на них?

Среди писем, поданных женщиной Уриэлю, было несколько нераспечатанных. Значит, приговор, вынесенный ему Ильей Савельевичем, окончательный. А она, Мера, думала, что, скрыв от него ответ, освободила его от тяжелых, навешанных на сердце гирь!

— Я знаю, кто писал эти письма. Знаю того человека. Если они вам не нужны, я могу забрать их с собой и отдать ему.

— Возьмите. — И, словно тут же раскаявшись, что отдала ему письма, которые Уриэль уже успел засунуть в портфель, спросила: — А что он за человек, этот ваш знакомый?

Женщина, кажется, подозревает, что он-то и есть тот человек, провинившийся перед Лесовым. Уриэль сам не знает, стал бы он отрицать, если бы она его спросила. Теперь судьей над ним может быть каждый. Он, как ему самому показалось, и ответил ей как обвиняемый, повесив голову:

— Не знаю, хоть и знаком с ним уже столько лет. — Тут Уриэль подошел к открытой двери соседней комнаты, куда Илья Савельевич приглашал его, когда они ехали в поезде, и куда он, может быть, переселился бы насовсем, если бы решился, как предполагал, в один прекрасный день исчезнуть из дома навсегда, чтобы никто, кроме Риты, не знал, куда он делся, как и теперь никто, кроме нее, не знает, где он.