Самуил Гордон - Избранное

— Может, вы на эти дни перебрались бы к нам? У нас, как видите, довольно просторно. Я уступлю вам мою комнатку.

— Спасибо, у меня есть где жить. — И, словно боясь, что неверно истолкуют его слова, Калмен Ошерович поспешил добавить: — Я остановился в «Пекине». Изумительная гостиница, сообщение к тому же очень удобное — двадцатым троллейбусом от вас прямиком к гостинице.

— Вы, очевидно, не впервые в Москве?

— Как вам сказать… И да, и нет. Больше двух-трех дней я никогда здесь не задерживался.

— За два-три дня Москву, конечно, не осмотришь.

— Тем более, что эти два-три дня у меня уходили на беготню по магазинам. Думаете, ради себя? Боже упаси! И в самом деле, много ли одному человеку нужно? Но у нас на севере заведено: как едет кто в Москву, засыпают его поручениями — купи то, купи это… Ведь все-таки, что ни говори, Москва! На этот раз, видите ли, я никому ничего не обещал, потому что назад, возможно, поеду не через Москву, а через Пинск — посмотреть город, где ваши, то есть наши, взяли меня, так сказать, в плен и таки тут же на месте отпустили. А может, поеду куда-нибудь в другое место. У меня в этом году почти четырехмесячный отпуск — за этот и за прошлый год. У нас на севере, как вы знаете, двойная зима, двойной оклад, двойной отпуск. Два месяца пробуду на Кавказе, а куда девать остальные два месяца?

— В Москве, у нас!

Не представляла себе тогда Шева, какое значение Зберчук придаст ее словам и тому, что мать стояла тут же и молчала. Шева и представить себе не могла, что гость назавтра же отправится в ВЦСПС и обменяет путевку с таким расчетом, чтобы уехать на две недели позднее, что эти две недели, как бы поздно ни вернулась она с прогулки, будет заставать его у них дома. Каждый раз после его ухода мать долго бродила по комнате и вдруг останавливалась перед портретом отца на стене.

Отца Шева почти не помнит. Семи лет еще не было Шеве, когда мать взяла ее с собой на Северный вокзал, чтобы встретить прибывший из Германии военный эшелон.

Поезд еще не остановился, когда с подножки одного из передних вагонов спрыгнул высокий военный в солдатских погонах, и, прежде чем Шева услышала от мамы, что это ее отец, она уже сидела у него на руках, совсем как маленькая. Те два часа, что эшелон стоял, отец не отпускал ее от себя, втроем расхаживали взад и вперед по перрону. Она все время, помнится, пыталась ходить по одному рельсу, и был тогда чудесный солнечный день. Отец — высокий, почти на целую голову выше мамы, от его шинели пахло свежевспаханным полем. Больше Шеве ничего не запомнилось о том далеком весеннем дне. Что у отца, как и у нее, продолговатое смуглое лицо и большие темные глаза, она знала по портрету, висевшему у окна.

Через полгода почтальон принес извещение, что отец погиб в Маньчжурии.

Как и многие другие вдовы, потерявшие мужей на фронте, Цивья махнула на себя рукой и целиком ушла в работу. Она работала на том же электроламповом заводе, откуда на воину ушел ее муж.

Чтобы среди тех, кто иногда собирался у них в доме, был хоть один мужчина, — такого Шева не упомнит. Одни только вдовы. Мать всякий раз предупреждала, что в доме ребенок, и если кто-нибудь, забывшись, начинал рассказывать такое, о чем детям еще рано знать, мать немедленно обрывала разговор. И все же Шеве не раз довелось тогда услышать такое, смысл и значение чего она поняла много лет спустя. Чаще всего приходилось ей слышать о засидевшихся девушках, которым нет еще и двадцати четырех лет, о девушках, торопящихся выйти замуж только ради того, чтобы числиться в замужних. При этом производились расчеты — сколько, примерно, девушек приходится на одного парня, и не находили ничего удивительного, что при нынешних обстоятельствах парни не спешат жениться.

Тут в разговор вмешивались матери, не имевшие таких забот, — у них были сыновья.

— А кто виноват, что парни не спешат жениться? В прежние времена старый холостяк за мужчину не считался, а теперь старый холостяк — самая мода…

— Погодите, скоро вообще придет мода не жениться на девушках…

— На ком же? На женщинах?

— Не смейтесь! Сама слышала — один парень так и сказал, что на девушке, не бывшей замужем, не женится, а женится только на той, которая доказала, что может нравиться не только ему одному… За границей, мол, уже давно иначе смотрят на все это… Тьфу, пропади он пропадом!..

Во все эти разговоры Цивья вмешивалась редко. Но однажды, когда какая-то гостья сказала, что такая молодая и красивая, как она, Цивья, могла бы при самой большой нехватке женихов очень легко выйти замуж, — Цивья покраснела и послала Шеву на кухню посмотреть, не вскипел ли чайник. Шева поняла — это предлог, чтобы отослать ее из комнаты. Но интересно было знать, что ответит мама. Она остановилась за дверью и стала прислушиваться. Мать говорила очень тихо, и до Шевы дошли только последние несколько слов:

— Жених, которого вы хотите мне сосватать, вероятно, из тех, что ищут случая переспать с вдовой.

И вот, когда Калмен Зберчук вдруг снова отложил свой отъезд в Сочи и продолжал допоздна засиживаться у них, Шева вспомнила все разговоры, вспомнила подслушанный за дверью мамин ответ и страшно возненавидела гостя из Инты, не подозревая, что то была не ненависть, а ревность. Она изыскивала для Алика всякие предлоги, только бы не уходить из дому, а когда встречалась с Аликом, старалась всякий раз как можно раньше вернуться домой.

— Мужчина, если он ниже женщины ростом, ей не пара. Как бы красив он ни был! — сказала как-то Шева матери мимоходом.

— Ты о чем?

— Просто так.

Через несколько минут у нее вырвалось:

— Особенно бросается это в глаза, когда мужчина вдобавок еще и не очень красив.

— Шева, запрещаю тебе говорить об этом!

— Почему? — и, залившись румянцем, убежала к себе в комнатку, бросилась на кушетку и зарылась лицом в подушку.

Но в один из вечеров, уже перед самым отъездом Зберчука в Сочи, Шева вдруг перестала замечать, что у него маленький рост, всегда нахмуренный лоб, а густые нависшие брови придают сердитое выражение его худощавому лицу. После этого вечера она перестала спрашивать себя, что мать нашла в нем особенного, почему так рада его видеть, почему у нее так светятся глаза, когда он приходит. Теперь Шева спешила вернуться как можно раньше домой уже не для того, чтобы помешать им оставаться одним. Она боялась упустить минуты, когда Калмен рассказывал о себе.

Потом слово в слово все пересказывала Алику, не замечая, что пересыпает свою речь польскими и белорусскими словами и произносит их, как и Калмен, нараспев и протяжно.

Дедушке, по-видимому, гость был не по душе. Это заметно было по тому, как он спросил Шеву — частый ли тут гость этот приезжий из Инты, и как взглянул на нее, когда из соседней комнаты ворвался густой голос Зберчука.