Юрий Васильев - Право на легенду

«А еще узнает Тимофей, что я к Ламашу ходил за Женьку просить — вот уж взовьется! Жизненные принципы на глазах растаптываю… Ну, Тимофея мне не осуждать, нет! Он от других много требует, он и с себя спрашивает. По всей строгости спрашивает, на совесть. А что дорога у него, как струна, — ни шагу в сторону, так неизвестно еще, может, оно так и надо…»

Настя вернулась домой раньше обычного: отпустили ее, что-то сердце опять прихватило, не иначе как погода переменится. Она еще с порога вопросительно посмотрела на Жернакова, и он поспешил ее успокоить, сказал, что все в порядке, можно считать, Женька пристроен. Вот только черти его неизвестно где носят, надо бы позаниматься, всего три дня и осталось.

— Я тебе тарелку купил, — сказал он, когда они сели ужинать. — Может, не тарелку, может, под сухари, не знаю…

Он хотел отдать ей подарок потом, двадцать шестого, но у нее был такой усталый вид: в садике половина нянечек больны, приходится их подменять, сама едва на ногах держится, а тут еще и Женька, — так она неуютно себя от всего этого чувствовала, что Жернаков подумал: может, ей приятно станет, может, чуть отойдет.

— Спасибо, — сказала она равнодушно. — Под чего-нибудь приспособим.

— Я и Кате такую же купил. Ничего, что одинаковые?

— Ничего… — Она вдруг спохватилась, вспомнила, должно быть, и заплакала — тихо, жалостливо, как всегда, потом пересела к нему на диван, уткнулась головой в плечо: волосы у нее редкие, седые, заколотые большим роговым гребнем.

— Петенька, — сказала она, все еще всхлипывая, — голубчик ты мой. Время-то как идет. Я уже и забывать стала. Старые мы с тобой делаемся. Вон и Женька, того гляди, невесту приведет. А мы жили, жили да и прожили. Спасибо тебе, я в тарелку пироги класть буду. Красиво получится: пироги на золотом блюде.

— Бросила бы ты работать. Всего не переработаешь. Я и один управлюсь.

— Да ну, Петя, не городи. Чего я делать-то буду? У меня машины нет, чтобы под ней ковыряться.

«И та правда, — подумал Жернаков. — Что она делать будет? — Он поудобней устроился на диване, хотел почитать, но глаза слипались. — Лягу, — решил он. — Находился, набегался… Завтра — ни-ни! Завтра меня ищи-свищи с попутным ветром, поеду душу и тело проветривать».

Он заснул, и ему всю ночь снились приятные сны.

На другой день Жернаков с утра пораньше, чтобы какие другие дела не отвлекли, отправился на пирс, возле которого колыхалась на воде целая флотилия судов столь своеобразных и причудливых, что надо было привыкнуть не удивляться.

Тут поскрипывал рангоутом полуялик, полуфрегат размером с небольшое корыто: паруса у него были, как у настоящего корабля, добротно скроены и сшиты, с бром-стеньгой и гафелем, а если судно переворачивалось, едва отвалив от пирса, то это никого не смущало. Строили его не для плавания, а для забавы.

Тут солидно привалился к стенке бывший разъездной капитанский катер. Когда-то он имел обшивку из красного дерева, мягкие диваны, салон, обитый плюшем, и стоил для государства лютые деньги, а сейчас его так основательно упростили, что катер стал похож на большую плавучую конуру, крытую жестью. Это личное судно главного бухгалтера завода. А личное судно начальника отдела кадров было сделано из вельбота, потерявшего при перестройке свои благородные очертания, и теперь оно напоминало деревянный пароходик, на котором катаются ребятишки во дворе детского сада.

Но были тут и катера высокого класса. Настоящие морские суда. Были даже получше, чем у Жернакова, поизящней и посолидней его «Робинзона». Не было только такого, который мог бы его догнать. Потому что два года он сам собирал мотор, и за два года обычный двигатель превратился в машину, про которую кто-то сказал, что ее бы на миноносец ставить.

Жернаков уже завел мотор и тут заметил на берегу Владимира Герасимовича Петрова, директора морского водноспортивного клуба. Вид у него был угрюмый, но не как всегда: в лице его проскальзывала какая-то хитрость.

— Петр Семенович! — крикнул он. — Порядочные люди на дизеля переходят. Может, подкинуть тебе от щедрот своих завалящий моторчик?

— Ты сначала свои дыры заштопай, потом будешь других одаривать, — рассмеялся Жернаков. — Ишь благодетель выискался! И не стой на ветру, просквозит еще, годы-то не молодые.

— А ты за меня не беспокойся. Ты о себе подумай. Есть у меня новости благоприятные. Так что мозгами пораскинь!

С этими словами он закутался в плащ и неторопливо пошел в поселок. «Вот одолела страсть человека, — подумал Жернаков, отчаливая от пирса. — Прямо хоть сделай ему приятное».

Скоро десять лет уже, как гоняется за ним по бухте и по морю Петров и догнать не может. А началось это у них, можно сказать, с пустяков, с того, что десять лет назад пришел Жернаков к Петрову и честь по чести попросил принять его в морской клуб: Петрова как раз тогда директором назначили. Тот при всем народе расхохотался: «Да ты, Петр Семенович, подумай сначала! Это спорт молодых да жилистых. У нас не прогулки, у нас гонки. Знаешь, что такое гонки?»

Вот тогда-то, тоже при всем народе, поклялся Жернаков, что, если удалой чемпион его хоть раз догонит, он согласен два сезона весь текущий и капитальный ремонт ему на катере делать.

Откуда было тогда Петрову, недавно к ним приехавшему, знать, что Жернаков не просто обладает личным плавсредством, а имеет лучший на побережье катер: своего «Робинзона» он построил по чертежам, которые ему специально прислали из Ленинграда.

Кроме того, у него были обширные связи среди местных любителей водного спорта, а те, в свою очередь, располагали связями уже в масштабах всего Дальнего Востока. Это позволяло Жернакову пользоваться теми каналами снабжения, которые для Петрова были закрыты: Жернаков, например, мог себе позволить купить у заезжего моряка гоночный двигатель, а Петров себе этого позволить не мог: у директора морского клуба был бухгалтер. И еще Жернаков обладал юмором, а Петров всего лишь званием экс-чемпиона, и это тоже оборачивалось не в его пользу, потому что когда самолюбие сталкивается с юмором, исход сражения, можно сказать, предрешен.

Вспоминая всю эту историю, Жернаков обогнул остров и пристал к песчаной косе, вдававшейся в неглубокую лагуну. Здесь всегда в изобилии водилась корюшка, но рыбачить он нынче не собирался, выбрался просто так, проветриться, посидеть на теплых камнях, вдыхая привычный запах моря: сухого плавника, увитого пожухлыми водорослями, изъеденного временем железа — тут повсюду валялись канистры и бочки, оставленные промысловиками много лет назад; выбрался, чтобы еще раз зажмуриться от нестерпимого солнца и ощутить на лице шершавое прикосновение ветра, дующего с теплых ключей Тайкуля.