Юрий Васильев - Право на легенду

С этими мыслями Жернаков, едва укрыв катер брезентом, отправился в партком завода.

У самой проходной его окликнула жена Золотарева, крупная молодящаяся женщина; которую все называли просто Мусей.

— Как хорошо, Петр Семенович, что я вас встретила. — Она взяла его за рукав и отвела в сторону. — У меня к вам деликатный разговор, вы позволите? Всего несколько слов. Только, пожалуйста, поймите меня правильно. Я бы не хотела действовать официально, это может вызвать кривотолки, но перед вами мне скрывать нечего. Николай последнее время стал совершенно невыносим, его странности, мягко выражаясь, отражаются на семье, на детях.

«Как это я оплошал, — испугался Жернаков, — надо было бы рысью от нее припустить».

— Я не жалуюсь, поймите, — продолжала Муся, крепко держа его за рукав. — Но всякому терпению приходит конец. Он помешался на своих книгах, тащит в дом все, что попадется. Я не против литературы в конце концов, но он собирает книжки про войну, как школьник, не знает в этом меры. А средства наши весьма ограничены. Но — бог с ним! Только ведь он скрывает от меня свои заработки, прогрессивки, премии. Он стал невыносимо скуп.

— Муся, — перебил ее Жернаков. — Я тороплюсь. Что вы от меня хотите?

— Да-да, я понимаю… Я хочу знать, это правда, что Николай до сих пор не получил премию за свое изобретение?

— За рационализаторское предложение, — машинально поправил Жернаков.

— Это все равно. Мне вряд ли стоило бы делиться с вами своими подозрениями, но они не безосновательны. У Николая, я уверена, есть увлечение на стороне, а это, согласитесь, в его возрасте требует некоторых расходов. Нет-нет, я не собираюсь предпринимать какие-то шаги, мне важно сейчас установить истину. Получил он премию или не получил?

«Бедный Золотарев, за что ему такой крест выпал», — подумал Жернаков.

— Так получал или не получал, Петр Семенович? Вы должны знать, вы же этим занимаетесь.

— Муся, — спокойно сказал Жернаков. — Я вас очень прошу никогда больше со мной об этом не разговаривать. И на другие темы тоже. И будьте здоровы! Наш разговор я обязательно передам Николаю Николаевичу. Это я вам обещаю…

Жернаков круто повернулся и пошел к проходной.

Ему было жаль славного человека, Николая Николаевича Золотарева. Тихий и незаметный в жизни, он и на работе все делал тоже как-то негромко, спокойно. У него была страсть — военные мемуары, он собирал свою библиотеку с одержимостью настоящего коллекционера и знатока. Свою жену, вот эту самую Мусю, он боготворил, никому не позволял сказать о ней ни одного дурного слова. Как же это так получается? Слепой, слепой человек.

Теперь она из него всю душу вытрясет, а ведь Золотарев, и правда, вот уже год премию получить не может. И еще с десяток людей тоже. Между прочим, в этом Замятина вина, он как член городского бюро по изобретениям и рационализации должен был давно порядок навести.

В заводоуправлении было прохладно и тихо. Из-за стеклянной двери приемной доносилось робкое постукивание. Это Леночка училась печатать на машинке. «Казаков мог бы посолидней секретаршу взять, поопытней», — подумал Жернаков. Никак он не мог привыкнуть к тому, что эта милая девочка с зелеными глазами сидит сейчас в приемной директора и важничает. Могла бы себе и другое дело присмотреть после десятилетки.

Потом он вспомнил старую секретаршу Екатерину Сергеевну, ту, что ушла недавно на пенсию, а села за этот стол она еще до приезда Жернакова. Катюша знала всех на заводе по имени-отчеству, и Казаков всерьез называл ее своим первым заместителем по всем вопросам, вплоть до производственных.

Жернаков ткнулся в одну дверь, в другую — все заперто, даже плановый отдел, который, случалось, и по субботам работал, и тот закрыт.

— Слушай, что это у вас, коллективный отгул, что ли? — спросил он у Лены. — Куда все подевались? Что случилось?

— У нас ничего не случилось, Петр Семенович, — вежливо сказала Леночка. — Просто все уехали на картошку согласно разнарядке горисполкома. Я тоже просилась, но мне сказали, что кто-то должен остаться хозяйничать. Вот я и хозяйничаю. Садитесь, пожалуйста. У вас какое-нибудь дело?

— Ты моему делу не поможешь. Так одна и сидишь во всем доме?

— Одна… Петр Семенович, это правда, что Женя пересдавать будет? Или он придумал все, чтобы меня успокоить.

— Тебя успокоить? — переспросил Жернаков и вдруг почувствовал знакомый запах сирени. Вот оно как? Вот, значит, какими духами от Женьки пахнет, когда он среди ночи возвращается.

— Правда, — сказал он. — Будет пересдавать. Если тебя это интересует, могла бы знать, что Женя врать не приучен. Ну, я пошел, хозяйствуй дальше.

— Тимофей Петрович здесь. Он в профкоме с Ильиным сидит, квартиры вроде распределяли.

Лена сказала это и потупилась, уткнувшись в бумаги. «Застеснялась, — решил Жернаков. — Сболтнула и спохватилась. Ты смотри, в одном доме живем, все годы на виду, а я и думать не думал. Или — просто так? Мало ли кто сирень любит?»

Жернаков спустился вниз и еще издалека услышал густой голос Тимофея. Кроме него, в профкоме были Ильин, член заводского бюро, и Николай Рыбалко, которого он, Жернаков, десять лет назад впервые поставил к станку. Сейчас Рыбалко сам кого хочешь обучит. Все сумеет.

— Сидим, бумаги пишем, — сказал Тимофей. — Вчера жилищная комиссия заседала. Между прочим, могу порадовать: Замятину в связи с ожидаемым прибавлением трехкомнатную квартиру выделили.

— Да, — подтвердил Ильин. — Очень дружно поддержали. Хотя твой сын, Петр Семенович, — он кивнул на Тимофея, — имел преимущество.

— А еще кто получил? — спросил Жернаков.

— Да много… Двадцать пять квартир, как-никак.

— Вот видите. Двадцать пять семей, — это просто так, а Замятину — одолжение. Или я не так понял? — Он обернулся к Ильину. — Помнишь, лет пять назад у нас один товарищ был, фамилию, его запамятовал, спортивную работу вел? Мы последнее место в городе заняли, а товарища взяли и не пустили за это в туристическую поездку. Было такое дело… Ну, вы молодцы. Вы люди не мелочные.

Наступило молчание. Жернаков курил и смотрел в окно, чувствуя, как в нем нарастает глухое раздражение. Все к одному. Идешь и спотыкаешься об эту историю с Замятиным. История… Никакой истории нет, а есть равнодушие и убежденность, что человека сегодня можно заставить в хоре участвовать, завтра, спортом командовать, а послезавтра ВОИРом руководить.

— Что-то ты не то говоришь, — нарушил молчание Ильин. — Не то, Петр Семенович. Мы, что, бюрократы какие-нибудь? А Замятин… Что хотел, то и получил. Понимаю, он твой ученик, можно даже сказать — твой воспитанник, только поступили с ним по полной справедливости. Когда его выбирали, ему люди свое доверие выразили, так ведь? А на проверку что получилось?