Владимир Дудинцев - Повести и рассказы

Дней за пять до Нового года Федор узнал, что в бараке ИТР молодежь собирается устроить вечер-складчину. Федя чувствовал, что его как заведующего красным уголком могут позвать на этот вечер, и представлял себе, как он будет танцевать вальс с Антониной Сергеевной. Для этого вечера он даже купил себе дорогой серый костюм и надевал его по вечерам, чтобы костюм немного обносился и на вечере не казался слишком новым.

Числа двадцать седьмого Фаворов подошел к его станку и сказал давно ожидаемые и все-таки неожиданные слова:

— Эй, завклуб. Я тебя в список внес. Танцевать умеешь? Смотри. Только со своей водкой — это тоже учти.

В этот день Федор должен был развешивать афиши к воскресному киносеансу и решил воспользоваться этим, чтобы повидать Антонину Сергеевну и, может быть, даже поговорить с нею о предстоящем вечере. Он не видел ее уже дней пять.

После работы, свернув в трубку несколько серых листов, пересеченных крупными чернильными буквами: «Индийская гробница», Федор отправился в обход. Начал он с домика транспортной конторы, где сходились пять или шесть тропинок. Зорко оглядывая чуть розовые от вечереющего солнца снега поселка, Федя долго прилаживал лист к бревнам стены и стучал молотком. Обычно Антонина Сергеевна проходила вечером мимо транспортной конторы раза два или три. На этот раз ее что-то не было видно. Федор с сожалением оторвался от своей законченной работы и отправился дальше — к управлению. Не спеша он стал прилаживать афишу к стене. Заподозрить его никто не мог, — он спокойно вел наблюдение, видел восемь или десять троп, которые сходились здесь звездой. По ним с особенной вечерней живостью пробегали в одиночку и группами инженеры в плащах, плотники с топорами, рабочие карьера. Но Антонина Сергеевна не показывалась.

Прибив, наконец, афишу, Федя в последний раз огляделся, посмотрел на розоватое вырубленное взгорье, полукольцом охватившее поселок, затянутое вдали молочно-розовым морозным туманом. И — нечего делать — зашагал по желтой тропке к лесному островку, за которым был слышен глухой грохот дробильно-размольного завода.

У здания мельницы под деревянными бункерами грузились вагоны, обросшие фосфоритной пылью. Федя остановился перед знакомой дверью, за которой гремела белесая мгла, но не смог войти. Он приказал себе: иди в дверь! — и не пошел. Взял в рот несколько гвоздей и стал медленно прибивать афишу к дощатой стене около бункера.

— Эй, что делаешь? — закричали сверху несколько голосов, и Федя увидел на эстакаде рабочих с лопатами. Они свешивались через перила, стараясь разглядеть афишу.

— Не здесь прибиваешь! Пылью занесет!

— Кому надо — прочтет, — ответил Федя, задорно ударяя молотком, следя за дверью. — Давайте грузите. К маю чтоб план был!

Сверху ничего не ответили.

— Чтоб годовой план был, с перевыполнением, — приговаривал Федор. — Антонина Сергеевна чтоб веселая ходила. На Доску почета чтоб…

Наверху сурово молчали.

— Вернется — сделаем план, — сказал рабочий, водя перчаткой по перилам. — Обязательно должны наладить.

— А что она — в отпуске? — спросил Федя, вбивая лишний гвоздь.

— Ага, — усмехнулась женщина. — Угадал.

И рабочие заговорили наперебой:

— Медведев ее в отпуск отправил. В Суртаиху. Отулыбалась наша Антонина Сергеевна.

— Будет там заместо начальника на карьере. Карьер виноват, а она держи ответ.

— Медведев спросить умеет…

— А может, и не карьер виноват…

— Карьер. Некачественную руду шлют. Кондиции нет, — научно пояснил старик. — А к тому же машины новые. Ей, начальнице нашей, в институте про них не говорили. И помочь некому. Один только спрос.

Федя торопливо зашагал к управлению. Вот — пришло время. Именно сейчас, в эти трудные для Антонины Сергеевны месяцы, должны были надолго определиться ее постоянные друзья. Кто они? Если будут, то немного. Чем же помочь?

Новая мысль медленно поднималась, росла в нем. В лесном островке он поглядел назад, на темный силуэт дробилки, обведенный розовой солнечной каймой, и вслух сказал:

— Я сделаю это! Он тебя обидел, а я призову его к порядку…

И сразу переменился. Только что Федя широко шагал по тропе, почти бежал в расстегнутой телогрейке, и вот вместо него идет другой человек — неторопливый, твердый, спокойный.

В эту минуту Федя отчетливо видел силу, против которой он с этого дня начинал борьбу, силу, которая уступала только инженеру Алябьеву. Он еще не видел Медведева, но характер его хорошо знал. Не раз, сняв в конторке Фаворова телефонную трубку, ожидая ответа телефонистки, Федор слушал хор отдаленных и близких голосов поселка. Потом вдруг врывался спокойный, неземной голосок: «Тише, сейчас будет говорить Максим Дормидонтович» — и поселок смущенно затихал, голоса прятались, уступая дорогу властному, нетерпеливому басу управляющего.

— Стена! — зло шепнул Федор, вспоминая усмешку Фаворова. Никто не принимал всерьез его слов о клубе и библиотеке. Тайга! Инженеры — и те примирились, устроили себе посиделки в бараке, в комнате холостяков.

«Будет, будет!» — подумал Федор и повторил это про себя еще и еще раз — для храбрости.

У входа в контору управления Федя стал с виду еще равнодушнее и медлительнее. Он не спеша поднялся по ступенькам и коридором прошел к Володе Цветкову. Секретарь сидел за своим столом, а рядом с ним, за другим столиком, на фоне знамени, писал сводку Середа — в валенках и телогрейке, освещенный через окно горячим светом зари. Все морщинки на его добром, усталом лице можно было пересчитать, очки горели. «Старый», — подумал Федя и с равнодушным видом молча сел посреди комнатки на новую табуретку.

— Ну, что пришел? — спросил Володя минут через десять.

— Раз поставил меня заведовать красным уголком, раз сказал «а» — говори и «б». Помогай.

— Правильные слова, — сказал Середа, не отрываясь от своей бумажки. — Золотые, золотые слова.

Федя выждал долгую паузу и заговорил еще равнодушнее:

— Как зав я все время слышу одно и то же от народа. Нужна библиотека, инженерам нужны книжки по технике, ребята учиться хотят… И самому мне нужно десятый кончать…

Володя оглянулся на Середу. Тот и ухом не повел, только медленнее, любовнее стал выводить буквы.

— Кружки можно организовать, продолжал Федя с равнодушным видом. При этом он зорко, с острой надеждой следил за обоими. — Организовать можно, а заниматься негде. Лекции нужны — опять зала нет. Вон по баракам уже стихийно диспуты ведутся. Стихийно… — повторил Федор — ему понравилось это слово.

— Где же это? — спросил Середа, выводя буквы.

— А у нас, в четвертом. О жизни, о браке, семье, о всяких таких делах. О коммунизме. Самобаев у нас заворачивает. Как скажет слово — весь барак спорить начинает. Хорошо это? Плохо?