Владимир Малыхин - Наследник

— Да, — сказал Виктор. — Дядя Ян.

— Но мы поняли, что вам хотелось поговорить наедине, да, Витя? И поэтому решили вам не

мешать. Мы надеемся, что ты оценишь наш такт. А теперь рассказывай! — Георгий Николаевич

невольно улыбнулся: — Ну и ну. . Значит вы и не думали спать? А мы-то думали... Ну и молодцы... —

Ладно, ладно, нам не нужны комплименты, — перебила его Анна Семеновна, — рассказывай!

Георгий Николаевич посмотрел на часы: — Ого! Расскажу, но не сейчас... Сейчас давайте спать, мне

завтра рано на завод, а Виктору в школу.

— Но это не честно, — сказал Виктор, — мы ведь специально ждали...

Анна Семеновна хотела поддержать Виктора, но заметив, что Георгий Николаевич ей подморгнул,

сказала:

— Ну ладно, на этот раз послушаемся. Время и в самом деле не для разговора. Укладывайся, Витя.

Утро вечера мудренее.

— Ну вот так-то лучше, — сказал Георгий Николаевич.

— Вы-то сегодня пошепчетесь, — недовольно проговорил Виктор, — а мне — до завтра...

В спальне Анна Семеновна спросила:

— С Яном что-то случилось?

Георгий Николаевич положил руку ей на плечо:

— Пока нет, но все может быть. Больше, дорогая, ничего сказать не могу. Сам ни черта не знаю.

Сейчас он поехал к вашей матери в Лялин. Думаю, что нам надо быть готовыми ко всему. — Анна

Семеновна прижалась к его груди и тихо спросила: — Ко всему, ко всему?! — Он погладил ее волосы

и вздохнул: — Сама видишь, что вокруг. . — Она всхлипнула.

— Не надо, Анечка... Давай спать, ты ведь сама сказала, что утро вечера мудренее.

— Кто втерся в чин лисой, тот в чине волком будет, — вдруг прошептала Анна Семеновна. — Ты о

ком? — не понял Георгий Николаевич. — О нем самом, который Ежов, — тихо проговорила она, —

он мне напоминает Махно, такой же недомерок и глаза зверские, если б еще волосы до плеч — был

бы вылитый... — Да что Ежов! — тоже шепотом сказал Георгий Николаевич, — это калиф на час, —

повторил он словаЯна. — Ложись, Аннушка, ты вся дрожишь, — сказал Георгий Николаевич. — У

меня и у самого голова — кругом. Давай спать.

В ту ночь никто их них не уснул. Анна Семеновна с тревогой думала о том, что ей сказал Георгий.

Виктор, которого удивил и насторожил необычный ночной приезд дяди и его долгий разговор с отцом

старался догадаться о чем они секретничали. Думая об этом, он, почему-то, вспомнил плакат "Ежовые

рукавицы", который недавно повесили в школьном зале. На том плакате был изображен новый нарком

внутренних дел, схвативший мертвой хваткой своими ежовыми рукавицами целую "волчью стаю"

врагов народа. Один из них, в пенсне и с бородкой, был вылитый дядя Марат. .

Георгий Николаевич, вспоминая подробности разговора с Яном, видел перед собой его

проваленные, воспаленные глаза и бледное лицо с пульсирующей жилкой на правом виске. "Не

наложил бы он, грешный, на себя руки — подумал Георгий Николаевич. Поначалу эта мысль

испугала. Но она уже не ускользала из сознания. И чем дольше он об этом думал, тем больше стал

находить оправданий такому исходу. Под утро, измученный своими мыслями, чуствуя глухие и

частые удары сердца, он окончательно утвердился в своем решении: "Я бы понял Яна! Да, я бы его

понял...".

* * *

Но предчувствия обманули Дружинина. Он не учел оперативной хватки "Ежовых рукавиц". Яна

арестовали на следующий день в самом здании НКВД вместе с женой. Будучи уже арестованным, он,

для облегчения задачи своих бывших коллег, позвонил жене на улицу Мархлевского, где они

временно остановились, и попросил ее зайти за ним на Лубянку. Он сказал ей, что у него два билета в

консерваторию на концерт Буси Гольдштейна...

* * *

... Этот арест был страшным ударом для Дружининых и всех их родственников. Мать и сестры не

хотели в это поверить, они говорили, что если даже такое случилось, то эту ужасную ошибку со дня

на день исправят и ему принесут свои извинения. — Ведь его же лично знал сам Сталин, — говорила

мужу Анна Семеновна, — я сама однажды на даче была свидетельницей их разговора по телефону. —

Именно поэтому, — проговорил Георгий Николаевич, — не надо строить никаких иллюзий.

Что касается Виктора, то он был убежден и всем об этом говорил, что дядю Яна не арестовали, а

под чужой фамилией послали со специальным заданием в фашистскую Германию, слух же об его

аресте распустили специально, чтобы сбить с толку ищеек Гиммлера.

Между тем, тучи над головой Дружинина сгущались и вскоре грянул гром. Георгий Николаевич,

как было заведено в то время, написал заявление о том, что арестован его родственник, родной брат

жены. Через короткое время он узнал, что в партком завода поступила анонимка, где его

дополнительно обвиняли в связях с целой группой арестованных врагов народа. В этой анонимке

были названы многие люди, с которыми он в свое время воевал, учился и работал, значились там и

Нодели... Надо сказать, что Георгий Николаевич этому не очень удивился, больше, пожалуй, удивляло

то, что его самого так долго оставляли в покое. При обсуждении "дела" Дружинина на парткоме

никакие доводы и объяснения в расчет не принимались. А когда он, разгорячившись, заявил, что

"имярек" по его убеждению злостно оклеветан, как оклеветан сейчас и он сам, его участь была

решена. Его исключили из партии, а после утверждения этого решения на бюро райкома, сняли с

работы.

В их доме все изменилось. Перестали бывать гости и даже родственники, замолк телефон. Анна

Семеновна по ночам жгла над газовой плитой запретные книжки и газеты. Виктор однажды спросил

ее, зачем она это делает. Анна Семеновна, пряча глаза, сказала:

— Молчи, сынок, молчи... Так надо... Только папу ни о чем не спрашивай... Ему сейчас очень

тяжело...

— Да, — тихо сказал Виктор. — Я вижу.

Ожидая каждую ночь ареста, Георгий Николаевич писал письма в самые высокие инстанции и

даже на имя самого Сталина о том, что его оклеветали, требовал реабилитации и наказания

клеветников. Ответов на свои письма он не получал и потому еще больше впадал в отчаяние. В те

бессонные ночи Виктор слышал тревожный шепот родителей, чутко прислушивающихся к ночной

тишине и ожидающих в любую минуту роковой звонок в передней. Однажды до его слуха донеслись

такие слова: — Если за мной придут, я им в руки не дамся... — Анна Семеновна знала, что у мужа

сохранился его комиссарский маузер и прекрасно понимала, о чем он говорил. — Успокойся, никто и

никогда за тобой не придет. . Это может быть смешно, но я вчера гадала на картах... Виктор был

целиком согласен с матерью. Он тоже был убежден , что отца никогда не арестуют. "Никогда этого не

будет. Не будет и все...".