Владимир Малыхин - Наследник

войны...

* * *

Когда И.С.Кутяков служил в Москве, командуя корпусом в Московском военном округе, он иногда

заезжал к Дружининым. Виктор всегда встречал его с огромной радостью. Он гордился тем, что такой

знаменитый герой дружит с его отцом и что они вместе учились. Особенно он любил слушать, как

здорово они поют любимую песню Чапаева "Что ты кружишь, черный ворон, над моею головой...".

Иногда Виктор просил дядю Ваню рассказать что-нибудь о гражданской войне и когда тот

соглашался, затаив дыхание, слушал его рассказы о Фрунзе, Чапаеве, боевом друге — командире

чапаевской разведки Иване Бубенце...

Услышав о том, что Кутяков арестован, Виктор замотал головой:

— Нет, нет и нет! Этого не может быть! Ведь он — герой гражданской войны, у него три ордена

"Красного знамени"... Как же можно?! Это все равно, что арестовать самого Ворошилова или

Буденного! — Пап! — бросился он к отцу, — ну, что ты молчишь? Скажи что-нибудь! — Георгий

Николаевич развел руками: — Что я могу тебе сказать? Будем считать, что это — злая сплетня или

ужасная ошибка. — Он положил Виктору руку на плечо и тихо проговорил: — Будем так считать!

* * *

В один из февральских дней Гергий Николаевич и Виктор проезжали на служебной "эмке"

Дружинина по центру и увидели большую колонну демонстрантов, которые несли плакаты с

требованием беспощадной кары для презренных врагов народа Бухарина, Рыкова и другихучастников

" блока ". Поглядев в сторону колонны демонстрантов, шофер повернулся к Дружинину:

— Помню, у нас в деревне девки пели частушку:

Я девчоночка не лед,

И пока не спаренна,

Если Рыков не возьмет,

Выйду за Бухарина.

— Теперь по-другому запоют, — усмехнулся он, — верно, Георгий Николаевич?

Дружинин, не отвечая на его вопрос, негромко сказал:

— У нас в Донбассе, на руднике, любимой песней была старая горняцкая — "Он был шахтер,

простой рабочий". Слышал такую?

— Нет, не приходилось, — покачал головой шофер, — я ж родом Владимирский богомаз, у нас

уголек не добывали.

Виктор не слушал разговора отца с шофером. Он, не отрываясь, во все глаза смотрел на грозную

колонну демонстрантов.

* * *

Со временем Дружинин перестал воспринимать происходящее так остро и болезненно, как

прежде. Он лишь вздыхал и помалкивал. Им овладело несвойственное ему дотоле чувство бессилия и

покорности судьбе. В глубине души он понимал, что теряет истинное "я ", но пытался оправдать себя

тем, что так живут теперь все и что один в поле не воин. Одно время он воспрял духом. Это было,

когда объявили о снятии Ежова с поста наркома внутренних дел и назначении на эту должность

Берии. Ему показалось, что это — примета нового времени, что Сталин одумался и пришел конец

репрессиям, что вот-вот начнется массовое освобождение. Но когда, после короткого затишья, были

арестованы маршал Блюхер, командармы Белов и Алкснис, которые недавно сами участвовали в

судилище над Тухачевским и своими бывшими коллегами, он понял, что ничего не понимает и что все

осталось по-прежнему.

* * *

А время было тревожное. В Европе уже бушевала вторая мировая война. Дружинин понимал, что

она не обойдет стороной, что порогом войны не может долго оставаться согласованная с Гитлером

новая западная граница. Он видел свой долг в том, чтобы сделать все, от него зависящее, для

укрепления обороны. Дружинин пропадал на заводе дни и ночи. Это стало теперь для него самым

главным, его воскрешением из небытия. Он вновь обретал себя в этой жизни, а предстоящие тяжелые

испытания считал чуть ли не искуплением...

* * *

Очень любил Виктор праздничные парады на Красной площади. Его отец в майские и ноябрьские

праздники получал пропуск на гостевую трибуну и всегда брал его с собой. Но на майский парад

сорок первого года, когда Виктору уже минуло семнадцать и он получил паспорт, Георгию

Николаевичу пришлось похлопотать о втором пропуске.

И вот они вместе идут светлым майским утром по нарядному и красочно украшенному

Замоскворечью. На фасадах домов — красные флаги, на административных зданиях — портреты

вождей и плакаты. Нарядно одетые люди спешат на свои сборные пункты, настроение у них

праздничное. Уличные репродукторы разносят звуки маршей и песни хора имени Пятницкого. В

голубом высоком небе широкими кругами ходят голуби. Среди них выделяется своими "финтами"

знаменитый замоскворецкий красавец турман по прозвищу Федька Вертун... Сын обратился к отцу:

— Смотри, что выделывает наш Федя.

Они приостановились и, задрав головы, некоторое время любовались свободным, красивым

полетом золотистых от солнечных лучей птиц.

— Чей же этот красавец? — не без тайной зависти спросил отец, который в годы своего

шахтерского детства на донбасском руднике был заядлым голубятником.

— Его гоняет дворник Ахмед, — ответил Виктор, — знаменитый голубятник.

Глядя на замысловатые " кренделя" турмана, Георгий Николаевич задумчиво проговорил:

— Хорош! Артист! Очень хорош! — Они постояли еще немного, наблюдая за полетом голубиной

стаи, и продолжили свой путь на Красную площадь.

У Черниговского переулка им навстречу попался один из школьных приятелей Виктора. Он

приветственно поднял крепко сжатый кулак и весело на всю улицу провозгласил:

— Привет, маркиз! Пролетарии всех стран соединяйтесь!

Виктор с опаской покосился на отца, а он, провожая насмешливым взглядом паренька, спросил:

— Уж не тебя ли стали так величать?

— Меня, — неохотно проговорил Виктор.

— И ты терпишь?

Виктор промолчал, надеясь, что отец отстанет. Но Георгий Николаевич не унимался:

— Но почему маркиз, а не граф или... князь!

— Уж так получилось, — недовольно пробормотал Виктор и, помолчав, добавил: — Бывают

клички и похуже... А знаешь, как зовут того паренька?

— Как же зовут этого веселого борца за пролетарскую солидарность?

— Халой!

— Халой?! — удивился Георгий Николаевич. — Аппетитная кличка. Но почему же вдруг Халой?

— А потому, что его мать в булочной работает.

Георгий Николаевич расхохотался.

— Ну, в таком разе, ты и впрямь можешь не переживать, маркиз — это, все-таки, звучит. .

* * *

На Красной площади было, как всегда в такие минуты, торжественно и строго. На здании ГУМа

были вывешаны рядом огромные портреты Ленина и Сталина. Трибуны сдержанно гудели, вдоль

ГУМа и Исторического музея застыл четкий строй войск. Без десяти десять на трибуну Мавзолея

поднялись Сталин, Молотов, Ворошилов, Калинин, Каганович и другие вожди. Когда на Спасской

башне куранты пробили десять ударов, из Кремлевских ворот, верхом на гарцующем рыжем