Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

Ах, кто знает, останься я в живых, куда поведут нас обоих житейские дороги?! Ныне мы запнулись на перекрестке; разойдутся наши пути или сольются в один общий? Окажемся мы выше людских пересудов? Сможем ли переступить через собственные сомнения и предрассудки? Темно… темно…

Так же темно, как за больничным окном, заслоненным крылом неотступного ангела смерти Азраила. Всю долгую ночь за преградой стекла не вспыхнул ни один беглый огонек. Тоскуя по свету, я не умер и дождался утра.

В который раз, разлепив ресницы и уловив наконец слабое серенькое свечение, я догадался, что это уже не отблеск ночника, но наступление нового дня.

Вместе с рассветом вернулась прежняя боль. Палатный врач обрадовался ей как доброй помощнице. Он тоже провел бессонную ночь, но его движения были проворны, а все существо излучало жизнерадостность.

— Все идет великолепно, — сказал он. — Мне и надобно, чтобы тянуло жилы и разламывало косточки. Без боли нет жизни. Терпи, злись, жалуйся… Поболит — пройдет. Зато я буду знать точно, где притаился враг, твоя болезнь. Ты сейчас — как поле без боя. В теле сокрыто невидимое воинство защитников. Им бы только указать правильное направление, они и кинутся на врага! А мы со своей стороны подкинем боеприпасов, снабдим техникой и горючим — вот что такое наши уколы и лекарства, браток!

Я подпадал под магию этих бодрых слов; тело послушно выполняло команды. Но температура держалась по-прежнему высокой, к вечеру не ниже тридцати девяти.

По ночам ко мне никого не пускали. Лишь палатный врач частенько оставался в больнице до утра. Жена привозила ему завтрак из дому, и он закусывал прямо у моей постели. Однажды оставил на тумбочке банку меда. Сказал, что это целебный кельбаджарский мед, который лучше всяких таблеток.

— Ничего, браток, — повторял он, — проклятая война поневоле двинула вперед восстановительную хирургию. Мы славно научились сращивать косточку с косточкой. Недавние хромые у нас нынче без палок ходят.

Значит, я хромой? Значит, могу вообще не ходить?..

Эта ужасная мысль вытеснила все остальное. Я как-то начисто позабыл, что первое время не мог приподнять голову от подушки навстречу матери, что Халлы сама брала мою омертвелую руку. Нечеловеческая боль пронзила позвоночник, и от этого ощущения раскаленного прута я потерял сознание.

Очнувшись, видимо, очень не скоро, увидел перед собою Халиму. Она тоже осунулась, бедняжка. Румянец полностью сбежал со щек. Веки припухли и покраснели.

— Что, Замин? — Халима ласково дотронулась до моей руки.

— Я что-нибудь сказал?

— Мне так показалось.

— Пойди отдохни. Сколько дней дежуришь возле меня? — Я начал слабо перебирать ее пальчики: — Один, два, три?..

— Скоро меня сменит Мензер. Тогда отдохну.

Но вместо Халлы пришел Билал. Он и раньше появлялся у моей постели. Смотрел на меня издали и, не сказав ни слова, исчезал. Губы его были закушены. Казалось, скажи я ему: «Видишь, что со мною сталось?» — и он безудержно разрыдается.

На этот раз Билал остался в палате дольше. Халима, не отпуская моей руки, проговорила прежним беспечным, шаловливым тоном:

— А ну-ка, потягаемся. У кого в руках больше силы?

— Ты думаешь, я совсем калека? Меня беспокоят только мои ноги.

— Ну! Ты будешь еще футбольный мяч гонять!

— Хорошо бы.

К Билалу Халима обернулась только тогда, когда тот подвинул к кровати табурет.

— А, и вы здесь? Мы заговорились с Замином…

— Тебе лучше? — Он смотрел на меня с жалостливой улыбкой. — Все верят, что ты скоро поправишься. Только моя мать льет слезы…

Халима метнула на него сердитый взгляд. Но было уже поздно. Добрая тетя Бояз! Сердце у нее вещее… Мы все трое примолкли, утеряв нить разговора. Я заговорил первым, чтобы показать, что не потерял самообладания:

— На Боздаге нам как-то попался трупик зайца, которого накрыл грязевой поток. Я возмутился: где же были его быстрые ноги? Не бойтесь, друзья, я по-заячьи не умру. Даже если суждено прожить инвалидом, найду себе занятия по силам. В ремонтных мастерских Икрамова пригодятся мои руки. Главная школа у человека — его детство. А меня жизнь учила сызмала крепенько! Так что и из этой передряги выйду победителем.

Оба смотрели на меня с нескрываемым беспокойством. Возможно, они подумали, что я начал бредить.

Билал, пряча глаза, бесшумно поднялся и вышел за дверь. Должно быть, звать дежурную сестру.

— Прекрасный парень! Только мы с ним никогда не поймем друг друга. Слишком мрачно смотрит он на окружающее. А чтобы побеждать, нужна толика бесшабашности. И еще больше — веры в жизнь и в самого себя. Окажись Билал на моем месте, он не вынес бы неизвестности впереди, не смог лежать неподвижно, прикованным к постели.

Халима, явно гордясь тем, что не поддалась малодушию и осталась спокойной, примирительно сказала:

— Он очень предан тебе, Замин. Ты говоришь, что он ни во что не верит? Ошибаешься… Он верит тебе.

— А тебя любит. Ты догадывалась об этом?

Халима порывисто вскочила с места, низко склонилась надо мною, взяла мою руку и, прижав к своей груди, стала поглаживать, как мать грудного младенца.

— Для меня существуешь только ты, Замин! Я люблю в тебе все: твое беспокойство и твою наивность. Зачем мне жизнь на всем готовом? Сама хочу заработать свое счастье. Я добуду тебя у судьбы и никому не отдам!

Меня бросило в жар от ее горячечных слов. Лоб покрыла испарина. Стало совестно, что я ничем не могу ответить. Пробормотал неуверенно:

— Не обижай Билала, Халима. Ведь я…

— Что? Останешься калекой? Пусть! Здоровый или нет, но ты мой! Я сумею стать твоей опорой, сиделкой, поводырем. Мои руки станут твоими костылями. Ведь эти бедные деревяшки тоже знают: стоит больному выздороветь, и их без жалости отбросят прочь. Я буду служить тебе, как они, даже без надежды на простую благодарность!

— Халима! Что ты говоришь?! Ничего подобного мне не приходило в голову…

Раздался негромкий стук в дверь. Обычно так стучится палатный доктор, когда у меня есть посетители. Он никогда не входит без стука. И в самом деле, в дверь просунулся какой-то резиновый хобот, а доктор, пригнувшись, нырнул под него, переступая порог. Он широко улыбался.

— С грузовиком-медведем ты уже поборолся. Теперь на очереди слон. Хотим на тебе первом испытать новый аппарат.

Пришлось распахнуть дверь настежь, чтобы ввезти громоздкую машину на колесиках. Вилку воткнули в розетку. Двое мужчин — белые халаты сидели на них мешковато, явно показывая, что они не привыкли носить подобное одеяние, — двигали мою кровать взад и вперед, отыскивали лучшее положение. Доктор вынул у меня из-под головы подушку. Смена положения тотчас отозвалась колющей болью в спине. Я тихонько охнул.