Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

Наедине я частенько упрекал Билала: негоже тяготиться родительской любовью. Как бы я был счастлив, если бы моя мать навестила меня, хоть ненадолго!

Желание это неожиданно сбылось. Во время занятий меня вызвал к себе директор и протянул телеграмму.

— Из дома? Добрая весть?

Едва пробежав текст глазами, я в безотчетном порыве поднес телеграфный бланк к губам. Директор усмехнулся, отвел взгляд в сторону и принялся без нужды рыться в ящике стола.

— Мать приезжает… это хорошо, — сказал он. — Остановиться может в нашем доме.

— Благодарю, — поспешно отозвался я. — Ей будет лучше у моих квартирных хозяев. Она никогда не бывала в большом городе, а окраина смахивает на селение…

Директор задумчиво потер лоб.

— Странная вещь — привычка! — сказал он. — Как-то я ездил по районам, набирал студентов. Ну, думалось, вот когда вволю поброжу по родным горам, утолю жажду из студеных родников. А ночевки на фермах под открытым небом? Прелесть! И что же ты думаешь? Уже через неделю меня потянуло обратно к городскому асфальту, к уличным фонарям. И Халиму нашу не загнать, бывало, на сельский воздух даже в каникулы… Нда, избаловали мы дочку, виноваты. Но сердце у нее доброе, поверь. Сами настрадались в войну, вот и хочется, чтобы дети не знали тягот. Ели сладко, одевались нарядно…

Мне следовало промолчать, но я не удержался:

— А что будет с нею дальше, вы подумали? Если она выучилась только порхать над жизнью? Уже сама начинает этим тяготиться. Пошлите ее работать учительницей хоть в наше селение. Там хорошая школа. А жить будет у моей матери.

— Тогда почему отказываешься, чтобы твоя мать погостила у нас? Или есть какая-нибудь особая причина?

— У моих хозяев во дворе несколько грядок, куры, дровяной сарай. Все, к чему привыкли глаза матери. Какие могут быть другие причины?

…Машину я остановил вблизи вокзала. По лестнице спускался медленно, неся в одной руке старенький деревянный чемодан, а другою обняв мать. Она ступила на городскую улицу нерешительно. Видавшие виды башмаки — чусты так шаркали об асфальт, будто с треском рвалась вощеная бумага над самым ухом. Стараясь отвлечь внимание от пугающей новизны, я расспрашивал ее о брате и сестрах, об односельчанах. Когда дошли до сквера, я сказал:

— Присядь, нене. И отбрось платок с лица, душно. Полюбуйся на город, какой он красивый.

— Еще бы не красивый, — согласилась мать. — У нас каждую весну грязь непролазная, а здесь ходят по сухому, башмаки у всех чистые.

— Почему ты так шаркаешь подошвами? — с запинкой спросил я. — Может быть, чусты велики? Купим новые ботинки…

Мать беззвучно рассмеялась. Я угадал это по трепетанию фиолетового платка-яшмака, которым она скромно прикрывала лицо до самых глаз.

— Ох, мальчик мой, удивляюсь, как вы не падаете на этой гладкой дороге! Ни камушка, чтобы ступне зацепиться. Да еще дождь, похоже, прошел…

— Это не дождь. Машинами поливают улицы, чтобы пыль улеглась.

Я забросил чемодан в кузов, подсадил мать в кабину, и она показалась мне легкой как пушинка. А ведь было время, когда я не мог сдвинуть ее ни на шаг, как ни упирался в ее бок головой и руками. Но почему она так истаяла, так постарела?

Побледнев, мать вдруг слабо замахала руками:

— Останови! Открой дверцу! Я лучше пешком пойду. Ты же знаешь, меня мутит от бензина. До станции и то на арбе ехала, по вольному воздуху…

— А здесь придется до дому два дня идти пешком. Ты уж наберись как-нибудь терпения. Скоро приедем.

Мать проворчала:

— Я тебя в Баку учиться посылала, а ты опять сидишь за баранкой. Шофером в колхозе мог оставаться.

— Я учусь, нене. Но, знаешь, я словно в кабине родился. Не могу без машины, так и тянет к ней.

— Эх, глупенький. От какой замечательной работы у нас отказался!

— От какой именно?

— От чистой и почетной. Да исполнит аллах ее желания, хорошо она тогда все устроила. А ты сбежал. Она повторяет: останься Замин, уже в институт смог бы поступить!

— Да кто она?

— Мензер, разумеется. Она одна о тебе печется. Задумано было ею хорошо, да не сбылось. — И мать вполголоса затянула заунывную песенку:

— Нене, ты чем-то обижена? Сердишься на меня?

— Какая обида, сынок? Когда у птенца вырастают перья, он не усидит в гнезде. Только сердце мое болит в разлуке. Не знаю уж, как и вытерплю?..

Я все-таки остановил машину и пересадил мать в кузов.

— Слава аллаху, дыхание открылось, — благодарно произнесла она. — Прости, что напугала, совсем худо сделалось взаперти. Подумала: если сейчас умру, хоть скажу ему, что на душе лежит. А ты поступай как знаешь. Обет себе такой дала.

Я не понял ее слов и ничего не возразил.

Сидя за рулем, стал размышлять: что же это за обет? Я знал прямодушный нрав моей матери. Тайный обет не может быть связан с повседневными житейскими нуждами. Она не из тех, которые то и дело требуют у сыновей купить им какую-нибудь модную шелковую кофту. Не из тех, кто жадным взором впивается в обновку невестки: «А где моя доля?!» Кто вечно хнычет и упрекает: «Верни мне сыновний долг!» Наша мать, напротив, себя считала виноватой перед детьми. Она твердила: «Светлого дня в детстве не видали мои сиротиночки. Был бы в живых отец, не возложила бы судьба им на неокрепшие плечи такой тяжести…» Но почему она не захотела открыть своего обета?

Сворачивая к окраине, я чуть не столкнулся с вынырнувшим из переулка грузовиком. Колеса взвизгнули, посыпались стекла. Я спрыгнул на землю. Водитель многотонной машины уверенно показал на дорожный знак, который мне заслонила высохшая ветка тутового дерева. Чем-то этот голый сук напомнил костлявую руку бабки Гюльгяз. Казалось, вот-вот вспыхнут неистовые черные глаза, напоминая, что нет пути туда, где она несет добровольную стражу.

Перепуганная мать сидела в кузове почти не дыша, молитвенно сложив руки.

Уже когда мы были дома, в дверь раздался нетерпеливый стук. Это примчалась Халима. Ее появление вызвало во мне неприятное чувство, я даже не пригласил ее войти в комнату. Она сама уверенно переступила порог.

— Это твоя мама? Папа просил передать, что мы ждем вас к себе.

Мать с достоинством привстала, подошла к незнакомой девушке и церемонно поцеловала ее в лоб.

— Добро пожаловать, красавица. Сколько всем хлопот из-за деревенской старухи!

Она усадила Халиму возле себя и с большим вниманием слушала ее болтовню. Когда Халима спохватилась, что ее давно ждут дома, мать вызвалась вместе со мной проводить гостью до трамвая. Мне показалось, что она не хочет оставлять нас наедине.

— Отцу и матери передай поклон, — сказала мать на прощанье. — Да снизойдет благодать на ваш дом. Спасибо за приглашение. Если сможем, придем.