Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

— А сестру свою ты отправил бы туда?

— Конечно. Почему же нет?

Прежнее слащаво-жалобное выражение понемногу сползло с ее лица. Она сухо поджала губы. Взгляд стал холодным, вприщур.

— Нет, вижу, ты не желаешь меня понять. Магарыч твой оказался скупее нищенского.

— Не знаю, почему вы так решили?

— Поговорим тогда иначе, по-деловому. Я тебе задам несколько вопросов, а ты, будь любезен, ответь без утайки.

— С удовольствием.

— За тобой из селения хвоста никакого не тянется?

— Чего-чего?

— Нареченной или, возможно, жены? У вас, у сельских, ведь как водится: дети едва глаза на белый свет откроют, а их уже сговорили, родители повесили им на шею, как гирю, то дочку соседа, то племянницу троюродного брата.

Я чуть не прыснул ей в лицо. Молча покачал головой.

— Значит, нет никого?

— Нет.

— Паспорт чистый?

Я кивнул со всей серьезностью, на которую был способен.

— Дай-ка мне его. Все равно в домоуправление идти. Ты ведь у нас прописан, не забыл еще?

— Зачем вам себя утруждать? Сам схожу.

— Не забудь в форму номер два вписать свою мать.

— Зачем?

— В твоем заявлении в жилищный отдел сказало, что она находится на твоем иждивении.

— Я этого не писал.

— Ты не писал, так я за тебя написала. Думаешь, легко было выбить квартиру? Полгорода ждет очереди.

— Считайте, что я плохой сын. Но пока сам еле свожу концы с концами. Матери ничем не помог.

— Право, это странно. Какие расходы у холостяка? На мне вот целый дом, да еще дни рождения, юбилеи знакомых начисто разоряют! — Она переменила тон, не захотела уклоняться в сторону: — Ты вовсе не должен привозить сюда свою мать. Она может радоваться твоему счастью издали. Надо только, чтобы она числилась в документах, вот и все.

— Но у нее есть свой дом в селении. Там живут младшие брат и сестры…

— Какое это имеет значение! Хочешь быть кристально чистым перед государством? — Она вдруг весело, беззаботно рассмеялась. — Я все рвусь сказать тебе самое главное, а ты никак не хочешь заметить этого!

— Скажите.

— Сначала доведем до конца одно. Знай, если меня разлучат с дочерью, я не выдержу. Обольюсь керосином и сожгу себя, видит аллах! — Из глаз ее брызнули обильные слезы, потекли по щекам. Она их не утирала.

— Успокойтесь, пожалуйста!

— Неужели смогу молча смотреть на горе собственного ребенка? Чтобы тем, кто этого пожелал, самим пережить такое. Проклятые завистники! Красота моей дочки у них как бревно в глазу! Злятся, что от женихов отбоя нет; чуть не всякий день стучатся в двери, просят, умоляют…

— Просят, так отдайте.

— Надо знать кому. Она у меня не детдомовка! Не спешу к чужим вытолкнуть.

Меня охватило любопытство: так ли на самом деле обстоит дело с Халимой, как расписывает ее мамаша? Вправду ли та собралась замуж?

— Институт окончила, встала на ноги, чего же ждать?

— Какой ты быстрый! Девушке надо осмотреться. Это нас выдавали совсем зелеными, ничего не успевали повидать в жизни.

— Вы хотите, чтобы у Халимы было по-иному?

— Разумеется. Пусть поживет свободно, повращается в обществе. Полюбит кого-нибудь, узнает его поближе. Ну уж тогда… Сейчас забота не об этом.

— А о чем?

— Какой бестолковый! Институт, министерство, комсомол — все наседают, теребят. Умолила доктора дать справку, что я смертельно больна и, кроме дочери, некому сидеть у моей постели. Но ведь это все ненадолго.

— Что же вы думаете делать?

— Последняя надежда на тебя, дорогой Замин!

— Но я-то что могу? Что от меня зависит?

— Все зависит, дорогой. Только согласись, вспомни наше добро к тебе. Ничего не придется делать, все беру на себя. Поставят штамп, а потом пойду в институт и суну под нос брачное свидетельство. Посмотрим, кто осмелится разрушить советскую семью? Да я тогда небо на их голову обрушу, весь мир переверну. Они еще узнают меня!

— Я все-таки не совсем вас понял.

— Брось вилять. Все останется в тайне. Трое посвященных: ты, я и Халима. Даже если шею мне обовьют живые змеи, никому не проговорюсь. Муж ничего не узнает. А уж дочка — она как запертый сейф. И в огне не сгорит. Чего тебе бояться? Ведь все это временно. Да и кому придет в голову, что Баладжа-ханум способна отдать свою дочь, свой ненаглядный цветочек простому шоферу, сельскому парню?

Она прикусила язык, поняла, что задела мое самолюбие. Добавила жалобно:

— Но ведь ты в самом деле шофер? На что же обижаться?

— Значит, если я правильно вас понял, вы распишете Халиму со мной, а со временем отдадите ее более подходящему жениху?

— Смотри на брачное свидетельство как на простую формальность. Например, как на квитанцию квартплаты. Сначала распишут, потом разведут. Невелики деньги!

— Брачное свидетельство не бумажка!

— А что оно, по-твоему? Бриллиант? Золотой самородок? Персидский ковер?

— Золото дешевле любви.

— Вздор! Брак — это обыкновенная сделка.

— Любовь тоже сделка?

— Книжные слова. Начитались вы с Халимой пустяков!

— Нет, Баладжа-ханум, я учился у жизни и у своей матери. Монеты можно зажать в горсти, но любовь в горсть не поместится. В карман ее не сунешь.

— Сентиментальные глупости! Что ты все витаешь в облаках? Пора опуститься на землю. Любовь важнее денег. Как бы не так! Вот скажи-ка, ты хоть одну ночь провел в нашем доме?

Я изумленно уставился на нее.

— Нет. Вы сами знаете.

— Но каждый месяц с меня берут плату за тебя. За газ, за свет, за воду.

— Я не знал.

— Что ты вообще знаешь, кроме высоких материй? Хватит разговоров. Ты согласен?

— Не могу. Это противно совести.

— Опять пустое слово. В общем, так. Ступай сейчас в домоуправление, форму я уже заполнила. Ты семейный человек: жена, мать, сестра. Получишь отдельную квартиру.

— Нет, Баладжа-ханум, я одинок.

— Какой же глупец мой Зафар! Тех, кто не скупился на подарки, на уважение, не принял в техникум. Подобрал с улицы бродягу, сироту. Всем ему помог. На работу устроил, в собственном доме прописал… А где ответная благодарность?

— Я благодарен от души.

— Молчи лучше. Благодарен! Из железа ты сделан, что ли? Тогда и назвать тебя надо было Дашдемир — железо…

Она кипела яростью, кривила губы, глаза, обведенные черными кругами, презрительно щурились. Именно сейчас обнаружилось ее сходство с дочерью. Неужто и Халима станет такой?..

Я повернулся к двери. Она догнала и протянула конверт из исполкома:

— Возьми. Зря, что ли, хлопотали?

Терпенье мое иссякло. Я разорвал конверт пополам и еще дважды:

— Все. Ничего мне не нужно. Прощайте.

Вдогонку она бросила неожиданно спокойным, почти обычным голосом:

— Обиделся… Ну не дурак ли?

Безадресный поселок на окраине потянул меня с такой силой, что до трамвая я бежал почти бегом. Мазанка-самоделка представлялась прекрасной, как дворец. Неважно, что стекла в окнах пупырчатые, пол обмазан желтой глиной, а по бревенчатому потолку шебаршат мыши. Что вместо электричества вечерами зажигается по-стародавнему десятилинейная керосиновая лампа. Зато спится там без тревог. А на столе наверняка ждет письмо от матери…