Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

— У нас, брат, не сберкасса: сегодня деньги положил — завтра снял, — шутили дежурные. — Походишь сюда с месяц, глядишь, ума в голове и прибавится.

Наконец, я записался на прием к главному начальнику. Едва назвал номер автобазы, тот нахмурился:

— Много развелось у вас нарушителей. Хорошо бы оштрафовать всех скопом.

— За что же так? Я один виноват.

— Если бы один! Все по уши в правонарушениях. Ступай. Попробую разобраться.

Спустя неделю, томясь вынужденным бездельем, я отправился в выходной на автобазу, думая застать там кого-нибудь из наших. И не ошибся. Гаражи были пусты и безмолвны, но в закутке у Икрамова собрались Ахмед, дядя Джамал, Солтан, даже был Медведь-Гуси. Всего человек десять. Должно быть, обсуждали мое дело, потому что, едва я вошел, все замолкли. Меня встретили сочувственно. Икрамов, поздоровавшись, коротко сказал:

— Толку не будет.

Я с деланной беспечностью махнул рукой:

— Э, лишь бы у нас было все благополучно.

— От нашего благополучия справедливости не прибавится, племянничек!

— Почему вы так говорите? — Мне стало не по себе от его расстроенного вида.

— Слепому видно: все это подстроено! И в кабину к тебе лишних людей специально сунули, и инспектора на линии заранее оповестили.

— Однако я все-таки виноват. Правило-то нарушено!

— Каждому проступку свое наказание. А тебя мытарят сверх меры. Придется нам вмешаться.

— До самых верхов дойдем! — воскликнул Ахмед с горячностью.

— Ну вот, — я попытался охладить их пыл. — Может быть, министр должен исправлять оплошность какого-то Вагабзаде? Бросьте, ребята. Случай обыкновенный. И волокита обычная, к сожалению.

— А ты знаешь, что Солтан опять отложил свадьбу? Решил дождаться, когда ты снова сядешь за руль и подвезешь его к загсу.

Все засмеялись, напряжение немного спало. Медведь-Гуси, который все еще держался в бригаде особняком, подошел ко мне, вертя, по обыкновению, между пальцами костяные четки.

— Замин, я бросил пить. Самому себе дал слово: до свадьбы внука муллы губ не омочу.

— Прекрасно! Давайте все дадим такой зарок. Ты вправду не женился, Солтан?

Тот молча кивнул, опуская глаза.

— Клянусь тобой! — подхватил Икрамов. — Мы все ходим как в воду опущенные. Вот-вот слезы польются. Только не хочется проклятых акул веселить. Скажут: поминки по Замину!

— Да я завтра же выйду на работу! Нельзя за руль — зато буду с вами. Возьмете меня слесарем в мастерскую? — спросил я Икрамова. — Истомился, сидя дома.

— На Боздаге дел осталось меньше чем на неделю, — задумчиво сказал Ахмед. — Да есть слух: хотят в последние рейсы снарядить другую колонну.

— Неужели из-за отсутствия моей машины?

— Твоя тоже работает.

— Как так?

Икрамов лукаво подтолкнул в бок Гуси.

— Он придумал. Груз твоей машины равномерно распределили на всю бригаду. Поэтому общий план у нас не страдает.

— Это, пожалуй, незаконно…

Солтан неожиданно с горячностью вступился:

— А когда ты, бригадир, записал мне рейс и сам возил мой груз, это было законно?

Медведь вставил густым басом:

— А мне простил оплошку и вместо наказания выписал полный наряд?

Я замахал руками:

— Ну, ну! Недаром говорят: ищи врага в собственном доме. Если про это пронюхает Галалы, мне влепят та-акой выговорище!..

— Пусть только попробуют, — подал голос молчавший до сих пор дядя Джамал. — Объявляю всем: если у бригадира отберут права, я пойду в автоинспекцию к самому главному начальнику и на его глазах порву свое удостоверение с двадцатилетним стажем. Должна же существовать справедливость!

— Когда я вел два рекордных прицепа, считайте, что со мною рядом сидел Гуси. Если бы он не проторил дорогу через перевал, то не его машина лежала бы тогда на боку, уткнувшись в дерево, а я с прицепом валялся на дне пропасти! Да и вообще, кто на нашей автобазе больше Гуси возил груза на буксире? Я записал ему лишний рейс, формально мне можно было влепить выговор. Ну и кончим об этом.

Краем глаза я заметил, что Икрамов старательно строчит в своем дневнике. Захлопнув тетрадь, он сунул ее в карман с тем же удовлетворением, как и Медведь-Гуси перебирал свои четки.

У Ахмеда затряслись от сдерживаемого смеха щеки. Он решил, что Икрамов обдумывает очередную запись о нем, раз искоса бросает на него задумчиво-испытующие взгляды.

— Правильно тебя прозвали Будильником, — рассеянно проговорил Икрамов. — Расхохочешься — и звон стоит вокруг!

Рот Ахмеда с готовностью растянулся до ушей.

— Чье имечко угодило теперь в вашу тетрадь? — вкрадчиво спросил он.

— Будешь приставать — твое попадет.

— За что?

— Зачем так пугаться? В тетрадке не только плохое записано, но и хорошее тоже.

Икрамов не на шутку разобиделся. Пора было знать его вспыльчивость и прямодушие. Никогда не скажет дурного за спиной, зато в глаза может ляпнуть такое, чего и не думал на самом деле. Просто подкатило к сердцу в эту минуту. Но и отходил быстро. Старался всячески смягчить собственную резкость. Более уравновешенному мышлению ему помогали как раз записи в дневнике. Он их обдумывал задним числом и делал правильные выводы.

Однажды я спросил Икрамова, как он не запутается в своих тетрадях? «А как ты держишь в голове множество стихов, заученных наизусть?» — «Но я их не повторяю все время. Вспоминаю к случаю». — «Я тоже».

Стремясь понять поступки людей и, по возможности, в душе оправдать их, Икрамов был абсолютно нетерпим только к корыстолюбцам. Узнав о взяточнике, он буквально заболевал. «Сегодня для него предмет купли-продажи запчасти, а завтра? Совесть и честь. Так можно скатиться на самое дно», — твердил он.

Дядя Джамал посоветовал нам «не раздувать дело, а уладить его простыми средствами».

Икрамову в слове «уладить» почудилось нечто двусмысленное. Он вспыхнул, выпучил глаза, замахал руками, словно готовился схватить кого-то за грудки.

— Пусть лучше Вагабзаде строго накажут, чем он примется ловчить! Человеку с чистой совестью везде найдется место. Мошенники боятся правды, как летучие мыши света. Надо вытащить их из закутков, ослепить, лишить возможности обделывать свои делишки.

Икрамов распалялся все больше, а я подумал, что в этом как раз и таилось зерно моих несогласий с ним. Я верил, что добрый пример одним тем, что он существует, уже способен повернуть души, направить мысли людей к справедливости и долгу. Самые заблудшие потянутся из колючих кустов прежних ошибок на ровную дорогу, где каждый может добиться заслуженного почета.

Икрамов, напротив, считал, что порок исправляет лишь наказание. Надо подвергнуть подозреваемых в обмане государства строжайшей каре. Даже превысить ее, лишь бы остальным было неповадно. В этом, и только в этом, твердил он, единственное спасение. Тогда те, кто едва не поскользнулся, удержится на ногах. Потому что будут знать: если упадут, никто не протянет им руку помощи. Напротив, оттолкнут с презрением и пройдут мимо.