Джамиль Алибеков - Планета матери моей (Трилогия)

После некоторого ожидания в приемной я решительно подошел к секретарше:

— Можно пройти к директору?

— Вы наш студент? — с рассеянной приветливостью спросила она.

— Нет. Я по личному вопросу.

— Дело в том, что его приемные дни… — она остановилась, что-то прикинув про себя: — До пятницы вы, наверно, не захотите ждать? Как о вас доложить? Из какого вы учреждения?

— Мое посещение неофициальное.

Секретарша снова подумала секунду.

— Тогда назовите хотя бы фамилию.

Когда я назвал себя, она порхнула за толстую дверь и вскоре возвратилась с почтительной улыбкой:

— Проходите, пожалуйста.

Прежде чем решиться на визит к Зафару-муэллиму, я еще раз мысленно проследил последнее событие. Конечно, «блестящую идею» о фиктивном браке мать Халимы не посмела бы высказать при своем покладистом, но честном муже. Возможно, он не устроил бы ей скандала, но замкнулся бы еще больше, отодвигая за обедом нетронутые тарелки, задерживаясь на работе. Для усердной жены — чувствительный удар.

Разумеется, я пришел к своему бывшему учителю не затем, чтобы разоблачать мелкие козни его супруги. Мне хотелось посоветоваться о собственных делах. Но не так, чтобы он при мне снял трубку телефона и уладил конфликт на автобазе.

Тревожили меня еще странные, запутанные отношения с его дочерью. Время шло, а у нас толком ничего не прояснялось.

Было время, когда развязные манеры Халимы вызывали во мне лишь неодобрение. Она долго оставалась бесконечно чуждой мне. Словно посреди спеющей нивы проклюнулся росток чертополоха. Пока зелен, он даже радует глаз стройностью и жизненной силой. Но пройдет недолгое время — сорняк созреет, выбросит шипы, и те предательски вопьются в ладони жнецов.

Однако Халима сумела удивить меня. Ее внутреннее развитие шло не по предначертанному плану. Она не обзавелась колючками, не заглушила скороспелым ростом приютившие ее колосья. Нет, хотя и осталась дичком, чужеродным и бесприютным на дружной хлебной ниве. Мне становилось все больше жаль ее. Да что скрывать: я уже привык к ней. Научился понимать внезапные перемены ее настроения. Ценил доброту сердца, которая внезапно прорывалась сквозь наносный цинизм. Ее беззащитная искренность взывала к ответной искренности.

Моя реальная жизнь протекала бесконечно далеко от всего того, чем интересовалась и чем была повседневно занята эта избалованная столичная девушка. Она понятия не имела, например, об истории с водительскими правами. Мне вовсе не улыбалось услышать в ответ сочувственно-укоризненное замечание, что, мол, несмотря на прекрасные мысли о честности и трудовом горении, существует реальный расклад, при котором удачливее тот, кто сумеет быстрее приспособиться к смене обстоятельств.

Было и другое опасение: в роли несправедливо обиженного я вызову к себе слишком бурное сочувствие. Желание утешить меня и послужить опорой. Жалость — могучее чувство; часто именно с него начинается истинная любовь.

Мне было бы любопытно узнать, как отнесется к планам его предприимчивой женушки относительно меня и их дочери? Баладжа-ханум не посвящала, конечно, никого в эти планы, но, получив мой отказ, могла развернуть бурную деятельность, чтобы очернить меня в глазах своих семейных. Представляю, как она шипит, скривив губы: «Поменьше водил бы в дом сельских лапотников. Червь грызет дерево изнутри, а дом разрушают нежелательные пришельцы…»

В кабинете у Зафарова находилось двое посетителей. Одного я отлично знал — это был заведующий учебной частью техникума. Второй стоял у окна, повернувшись ко мне спиной. Мой приход оказался некстати, я понял это по выражению их лиц. Заведующий учебной частью даже не дал себе труда узнать меня и едва кивнул. Зафар-муэллим постарался сгладить неловкость.

— Как дела, Замин? — приветливо спросил он. — Все в порядке? Непременно передавай привет товарищу Сохбатзаде.

Услышав это имя, посетители повернулись ко мне.

— Н-да, задал нам задачку Сохбатзаде, — проворчал незнакомец у окна.

— Но где же выход? Раз уж он решил бежать с автобазы, избавиться от лишней нагрузки… — начал было завуч.

Зафар-муэллим дал понять, что разговор закончен:

— Проверьте сказанное им ранее. Тогда посмотрим.

— Я не уверен, что ему вообще надо уходить. Это похоже на капитуляцию, — сказал незнакомый мне человек, прощаясь.

Когда мы остались одни, Зафар-муэллим озабоченно спросил:

— У тебя случались трения с Сохбатзаде?

— С ним? Нет.

— Дело в том, что он звонил. Хочет вернуться обратно в техникум. Говорит: «Не могу навести порядок на автобазе. Каждый тянет в свою сторону».

— Видите ли, он не очень разбирается в нашей специфике.

— Это же не по его части! Он кончал до войны медицинское училище. А уже потом заочно индустриальный институт. Как подозреваю, учился он слишком небрежно. Гм… Затем недолго работал у нас. Автобаза показалась ему престижнее.

— Но диссертация у него с медицинским уклоном.

— Готовится к защите?

— Не знаю. Уверяет, что да.

Зафар-муэллим неожиданно вспылил:

— Вот начало всем бедам: разбросанность! Когда человек неспособен выбрать профессию по душе и остановиться на ней. Мастеру своего дела незачем беспокоиться о завтрашнем днем. А недоучка вечно в тревоге. Он вынужден ловчить, даже пускаться на мошенничества… — Испытующе посмотрев на меня, он добавил: — Уходи-ка и ты с этой автобазы.

Я сидел, низко опустив голову.

— Вы считаете правильным, учитель, сдаться без борьбы? На автобазе сейчас заварился серьезный конфликт. Водители сплачиваются против засилия ловкачей и корыстолюбцев. Моя история — лишь пробный камень. И вдруг я уйду, отрекусь от товарищей…

— Ты еще зелен, дружок, — вздохнул директор техникума. — Думаешь, зло исчезнет с двумя-тремя жуликами с вашей автобазы? Оно, как дракон, о семи головах. Одну снести мало; оставшиеся без труда испепелят тебя огнем.

— Значит, отречься от самого себя? Закрыть глаза на неправду?

— Нет! Вовсе нет.

— Тогда непонятно… Пока воевали, все было проще. Разве победа пришла не для того, чтобы люди до конца поняли друг друга? Чтобы наступил наконец душевный покой?

— Рисковать понапрасну глупо. Если ты будешь сражен, черные крылья распахнутся шире, займут твое место, только и всего. Надо уметь устоять и пересилить зло.

Он пересек кабинет, приблизился ко мне, задумчиво поднял руку, легко коснулся моих волос. Все, что он сказал, не было похоже на обычные рацеи опытного лектора. Он заговорил о чем-то глубоко сокровенном, личном. Я ощущал его скрытое волнение.

— Тревогу вызывают сегодня не мелкие жулики, Замин, — продолжал он. — Что-то изменилось в нашей психологии. Стирается грань между запретным и дозволенным. Например, моя жена разъезжает на казенной машине, и я не запрещаю ей этого. Почему? Я рассуждаю: машина все равно стоит полдня без дела. А Баладжа далеко не молода, забот у нее достаточно… Личная выгода представляется поначалу такой безобидной!