Виктор Зиновьев - Теплый ветер с сопок

Он вдруг почувствовал себя наполовину женатым. Не думал, а почувствовал — ему казалось, что он уже сидел рядом с ней, ощущал запах ее волос, когда-то слышал голос… Так, в незнакомой местности внезапно чудится: давным-давно ты уже бывал здесь, видел темный лес, далекую вершину горы, так же скатывалось к ней тогда красное солнце. Точно знаешь, что ты здесь впервые, а сердце говорит другое. Иногда даже отгадываешь, что увидишь дальше — за лесом, за горой. Володя читал в журнале, почему так случается — это наследие далеких наших предков. Кто-то из них любовался заходом солнца, сидя на опушке, и память словно фотоаппарат запечатлела открывшуюся перед глазами картину. Через многие поколения передавалось по наследству яркое впечатление, пока не вспыхнуло с новой силой в памяти потомка. Тысячелетия, смерти и войны оказались бессильны перед кратким мигом прекрасного…

Сейчас Володя считал себя наполовину счастливым. Но ему было грустно. Миг счастья пройдет, и что будет потом? Оказывается, китайцы могут писать хорошие стихи: «Одиноко дорога тянется в пустоте…» В армии перед самым концом службы остро чувствуешь одиночество. С ребятами они обменивались адресами, клялись собраться отделением в ближайшем к заставе городе, но вдруг замолкали, отворачивались. Володя тоже тревожился: какая теперь жизнь «на гражданке», как примет? Только его друг, нескладный парень Витька Киселев, оставался спокойным. Укладывал в чемодан купленные в увольнении сласти и не вмешивался в разговор. До армии Витька учился в техникуме, и Володя спросил его однажды про счастье: это краткий миг или необходимая для жизни, но недостижимая цель? «Поживешь с женой и двумя детьми на одну зарплату — узнаешь», — ответил Витька.

Чтобы разогнать грусть, Володя рассказал уморительный случай, как Витька, еще в карантине, отдал сержанту честь в положении «оружие на плечо» левой рукой. Но она не смеялась, а все о чем-то думала и смотрела через голову. Потом стала ерошить ему волосы. Он старался не поворачиваться правой стороной — после ожога волосы там росли плохо. Он понял тогда, что ей одиноко, как и ему, и положил ладонь ей на руку. Она не отстранилась.

Ему очень хотелось, чтобы было хорошо им обоим. Он знал, так будет, когда пройдет ее смущение и она привыкнет к нему. Но раз это было неизбежно, можно сделать и быстрее — ведь оба этого хотят. И он принял решение. Пусть она его ругает (поругает недолго), пусть даже обидится (она поймет, что неправа), он все-все стерпит: ведь ей станет хорошо намного раньше…

— Эй, смотри! — раздался над ухом крик, и из-за поленницы стремительно выскочил Санька. — Сама, дура, нарвалась!

В руках у Саньки трепыхалось рыжее тельце. Чтобы белка не кусалась, он придавил ей шею, и изо рта у нее высунулся маленький, острый язычок.

— Отпусти, — сказал Володя.

— Ты чего? Шкуру загоним!

— Отпусти, — повторил Володя.

Тоненькие пальчики с длинными коготками бессильно хватали воздух. Белка была молодая, видно, спустилась покормиться — теперь Санька мог сделать с ней все, что хотел. Володе вдруг показалось, что это его горло сжала чья-то рука и его язык замер в напряжении. Он сглотнул слюну и с силой тряхнул Саньку за локоть. Белка сверкнула перед глазами рыжим клоком пламени, который тут же затерялся в вершине густой ели. Видя растерянное лицо Саньки, Володя пообещал:

— Я тебе наряд лишний выпишу.

Возле потухшего костра их встретил Фишкин. Он робко начал:

— Зря ты. Она ведь действительно… то со студентами ее видели, то с начальником.

Но Володя посмотрел на него, и он отошел. Потом подошел снова и спросил:

— Дерево там с рейпером… пилить?

— Нет, — покачал головой Володя, — теперь жечь будем.

— Что жечь? — не понял Фишкин.

Тогда Володя пересказал приказ начальника, который получил утром. А приказ гласил — сжигать нарубленные кучи и писать в наряды выработку не какая есть, а какую надо. Не хватало заготовленного леса в лесничестве, но если в неликвид списать запланированную кубатуру — лесобилет будет выполнен. А неликвид поди сосчитай — так понял Володя. И еще многое ему говорил лесничий, из чего он сделал такой вывод — надо жечь. Кто понимает дело — тот одобрит.

— Во костерчик загорится! — обрадовался Санька.

Но мужики радоваться не торопились. Осип Михалыч подумал и сказал:

— Рядом дрова мы сожжем. Потом за ними же к студентам ехать за пятьдесят километров?

— Да еще лесничему в ножки поклонись, машину попроси, — поддержал его Фишкин. — А не поклонишься… Сорокин-то где теперь?

— Неликвид зимой все равно уничтожается, а вам выгода, — принялся растолковывать Володя. — Знаешь, сколько кубиков у тебя в наряде станет?

— Сколько станет — мне за них червонец бросят. А дров на сотню покупай — вот и вся выгода. Ты меньше запиши, пусть по-честности будет, да не очень-то мудри. Тоже благодетель нашелся…

— Правильно! — подхватил Фишкин. — Неликвидируемый фонд — он бесплатно, если кто нуждается. Мы законы знаем.

«Хоть ты, — хотел сказать Володя, — хоть ты, пьяница, не лезь, куда тебя не просят. Я же тебя уволю, тебя никуда не возьмут, и ты сдохнешь под забором…» Осип Михалыч — с ним ясно: про морду и про костер ему не понравилось. А этот-то чего хочет? Вот такие фишкины и создают численный перевес. А большинство — всегда право, они поддерживают друг друга, и их не переубедишь. Такое возможно только на гражданке, потому что каждый может сказать, что в голову взбредет.

Володя был зол, но не показал виду и подошел с другой стороны. Он говорил им правду, но не всю. А теперь, решил открыться до конца, чтобы они поняли и не артачились.

— Для лесобилета это нужно… Приедет комиссия в сентябре, увидит недобор в лесобилете, и вместо порубок на следующий год ты получишь… — Володя сложил и показал мужикам фигу. — О завтрашнем дне не заботишься, лишь бы сегодня урвать.

— Ты лесничему покажи… — Осип Михалыч махнул своей фигой — в три раза крупнее, с черным кривым ногтем на большом пальце. — Мне семью сегодня кормить надо. А завтра — про послезавтра песенка начнется. Я свое урвал и о завтрашнем подумал, когда отруби жевал и в ямах жил — тебя здесь тогда в помине не было! Тамарке моей десять лет — она корку хлеба не выбросит, знает, отец за нее заплатил честно. А начальник — вот он урвал. Видел у реки сколько леса гниет? Все — его премии. Моя воля — половину бы начальников разогнал.

— А нас на их место! Мы — рабочий класс… — вмешался было Санька, но Фишкин цыкнул, и он замолк.