Виктор Зиновьев - Теплый ветер с сопок

На пароме Коляй уже по-деловому смотрел по сторонам. Здесь она, родимая, и встанет. Обопрется одним плечом на гору Верблюжку, другим — на правый берег, протянется через мели и пороги стеной. Теперь он знает — саму плотину насыпать недолго, а вот готовиться нужно несколько лет.

Петрович говорил: у каждой плотины свой характер, но с виду они все одинаковы, потому что выбирают для них схожие места — чтобы русло поуже, да скал на берегах побольше. Однако ребята в кино сразу различали: это Хантайская, это Красноярская… Коляй в глубине души надеялся, что ему доверят завершать работы по пуску Колымской — вести супертяжеловоз с турбиной от нагаевской бухты в Магадане до Синегорья. Не получилось, без него ее начали, без него и закончат. Но уж от Среднеканской он не отступится, кровь из носу.

«В Усть-Среднекане сразу квартиру просить — в общаге с семьей спокойно не поживешь», — подумал Коляй.

Паромщик, молодой парень, похожий на крокодила в спасательном рубчатом жилете, красил борт эмалью. Когда паром вплотную заняли машины, он поставил баночку на маленькую приступку над водой. Паром сделал свой маневр, ткнулся в другой берег, и с него тяжело опустился трап — баночка не шелохнулась.

— Хорошо работаешь, — похвалил Коляй.

— Плотину давай! — парень икнул и показал подбородком, в сторону порогов. — Затопляйте быстрей, надоело это корыто латать.

Коляй снова удивился, откуда народ все знает?

Коляй ехал и думал: вот раньше ругали знахарей, а оказалось, многие из них действительно травами лечат и кровь заговаривают; смеялись над словами дедов, что спутники и самолеты на погоду влияют; не верили предостережениям, что от химии вред природе. Не вышло бы промашки с плотиной: ребята рассказывали, что кое-где цветет вода. Рядом с домом водохранилище разольется, не только у людей — у рыб, птиц, белок, оленей жизнь изменится.

В детстве Коляй однажды спросил мать, куда ведет трасса. Мать долго смотрела в окошко, потом сказала, что ведет она в дальний край, где так тепло, что прямо на улице, а не в ящиках на окне растут лук, картошка и репа. Коляй долго не мог понять, что такое «репа».

А оказывается, дороги никуда не ведут. Они путаются, сливаются, вновь расходятся по дальним и близким краям, по горам и долинам — и приводят назад к родному дому. Так-то!

Для шофера каждый поворот на трассе, каждый — подъем — чей-то вздох, чей-то тяжелый пот, а то и чья-то жизнь. Много ли дорог на свете имеют собственные имена? Шоссейки, проселки, тракты, во всех вас вложен труд, все вы заслуживаете уважения, потому что везут по вам хлеб, железо, нефть, лекарства… И есть одна — Колымская трасса, дорога, по которой ступал каждый колымчанин, который родился здесь, прибыл сюда, уходил отсюда навсегда. Нелегкая дорога. Начало ее на суровом Охотском побережье, где выгружается из трюмов судов разный груз. Кончалась она вначале несколькими бараками, потом прииском, потом небольшим заводом, а там протянули ее человеческие руки до Якутии, до Сибири, и вот влилась она в единую дорожную систему страны, которой нет ни конца, ни края.

На Борискином перевале Коляй не утерпел, вышел из машины. В распростершейся далеко внизу долине цепочкой вздыбились белые холмики перемытого старателями грунта — по ним угадывался путь ручья. Рядом, на самой макушке перевала, с незапамятных времен стоял деревянный бункер. «Седой черт», — по давней привычке подумал Коляй, но подошел ближе и увидел неожиданное. Гнилые бревна были заменены, сделан хороший подъезд для машин, а на бункере и вокруг лежал свежий, не успевший просохнуть грунт. Ниже виднелся и вагончик дорожников. Коляй посмотрел вперед и все понял: «Выпрямляют трассу!» Старый бункер пригодился, грунт с него дорожники возили для насыпей поперек распадков — дорога теперь проходила по ним напрямик, минуя «тещины языки» и серпантины. Что ж, путь домой стал короче.

Издалека Коляй увидел лежащую возле дома трубу. Начал варить ее из старых бочек, хотел котельную свою сделать, так и бросил. На завалинке обычно в такую погоду сидела мать, говорила: «Тепло тепла просит». Не сходила с места до вечера — переговаривалась или играла в карты с соседями.

Коляй толкнул дверь, пригнулся под притолку и вошел.

— Здравия желаю!

— Вот он! — мать, улыбаясь, вышла из-за стола, стала обнимать его.

Коляй едва узнал ее, словно помолодела, — в аккуратно уложенных волосах совсем мало седины, хромота исчезла, выпавший зуб вырос. Или ему кажется? А она обернулась к кому-то в глубь комнатенки и показала гордо на вошедшего Коляя:

— Видал? Мой! Ах, душа колымская…

И снова обняла его. Тут только Коляй рассмотрел возле окна мужика. Грудь у него была закутана чистыми тряпками, а сверху накинут полушубок. Он хотел подняться, но мать усадила его обратно, и он протянул из-за стола руку:

— Ну, познакомимся, Петр…

Коляй назвался и начал выкладывать из сумки колбасу, сыр, индийский чай. Мать спросила строго:

— Матери-то привез чего?

Понюхала духи за двадцать рублей, покачала головой и спрятала их. Объявила:

— В магазин сбегаю!

Петр подождал, пока Коляй управится. Придерживая тряпки на груди, подвинулся, скрипнув табуреткой.

— Чайку пока? Я чай как пью — на кружку полпачки. Один раз перевернулся в кипятке — снимай!

— Я тоже так, — сказал Коляй, присаживаясь.

Помолчали. Петр снял чайник с электроплитки, поставил на чурбачок.

— Ты вот что, — сказал он. — Жизнь меня и корежила, и ломала — жив остался, мать твоя спасла. И не меня одного. Тут три домика стояло и забор, а люди знали: Анна живет. Поселок-то как называется?

— Аннушка, — сказал Коляй.

— Вот так, — Петр синей от татуировок рукой налил кипятка в кружки. — Люди всегда были, есть и будут на Колыме. К ней пришел — может, навсегда, пойми…

— Сам-то откуда? — спросил Коляй.

— В Ягодном старался, в Сусумане, на Мулгаче… Слыхал, где тунгуска замерзла? Расскажу.

Поселок Мулгач ты знаешь, на Колыме таких много — контора, магазин да десяток домов. Возьми нашу Аннушку — точь-в-точь. Россыпь-то золотую отмыли, прямо от трассы все ключи перелопачены — народ и разбегается потихоньку.

На Мулгаче хорошее золото шло — песок крупный, ухватистый, а другой раз и самородок из-под сапога поднимешь. И самое главное — торфа там маленькие были. Что мешает россыпное золото брать — лед да торфа, которые сверху до двадцати метров речник закрывают. Чего говорю — и до сорока. В торфа все затраты и идут — кряхтим да тратим. Руда золотая недалеко от россыпей — а взять не всегда можем, сил не хватает.

Тунгусам да якутам торфа эти в самый раз были — мох-ягель растет, можно оленей выпасать. В верховьях речки Мулгач их стойбище стояло — штук пять чумов. Охотничали, рыбу ловили. Когда бульдозеры по Мулгачу мох сдирать дошли, начальство предложило им оленеводческие совхозы на выбор — с пастбищами, с тайгой для охоты, с бесплатными домами. А кто хотел, в наш поселок жить попросились, детей в интернат отправили. Но в основном в совхоз переехали — специальности-то не имели, чтобы с горняками работать.