Леонид Кокоулин - Колымский котлован. Из записок гидростроителя

Однажды мы поймали молодого гуся, подранка. Чего только ему не предлагали — и крупу, и хлеб, даже макароны не брал гусь. А только показали эту кисточку, сразу клюнул.

Если вам летом вдруг доведется увидеть в тундре среди зелени и цветов поле снега, знайте — это цветет кисточка. Я тоже поначалу думал — снег. Бывало, смотрю-смотрю и припаду, как к парному молоку, в обдаст запахом чуть прелого сена.

А вообще в тундре цветы без запаха — яркие, сочные, но почти не пахнут.

Помню, у нашего зимовья рос пышный куст цветов, похожих на незабудки, только уж очень синих и крупных. Выхожу однажды утром; солнечный морозный воздух дрожит, будто не цветы, а синьку выплеснули на изморозь, я к кусту, там разноцветные птички копошатся, величиной с наперсток — впервые видел таких. Прихватило морозом, и взлететь не могут. Собрал я этих птичек в котелок, словно ореховую скорлупу, занес в избушку, вытряхнул на пол. Оттаяли — фир, ф-фыр — застрекотали крылышками, свист такой, гвалт. Открыл двери. Смотрю, а они, как дымок, тают в небе… Цветы тоже вроде приподнимаются вслед стайке. И такие яркие — просто не верится, нагнусь — не пахнут, как неживые. Обидно.

Андрей дергает меня за штанину.

— Уснул? Смотри.

На стенке пичуга, рукой дотянуться можно, сидит — ке-ке-ке. Мы не шевелимся.

Вдруг — кя-кре-ке-ке-ке! — как заорет, даже напугал — куропач, крылья растопырил, в одном метре затормозил — тоже удивился — откуда, мол, такие взялись?

А пичуга свое: ке-ке-ке! — хохочет.

И снег все ярче разгорается. А нам ничего, в защите терпимо. Только и всего заботы, добавлять в стенки снежных кирпичей да подправлять профили. Уже по закрайкам озера заколыхалась прошлогодняя, пожухлая, выполосканная на ветру трава. Ветер сильнее — куда там солнцу! — подъедает снег.

Вот и гагары прилетели и зашлепали по воде, как глиссеры. Не могут с ходу взлетать, потому что ноги у самого хвоста, но зато орут — прямо душу выворачивают.

— Орет, как корова, — говорит Андрей.

— А ты видел корову? — спрашиваю.

— Нет. Но она же орет.

— А может, как олень?

— Не-е. Олень не орет, олень — не корова. Это ревушка-коровушка.

— Смотри, кусты, как рога, мхом обросли.

— Это они в перчатках. Чтобы пальцы не замерзли? Здорово. А что эти гагары? Будто их давят. Скажи, дед.

— Свадьба у них.

— Пойдем посмотрим?

Подбираемся по-пластунски к самой воде.

Мы в халатах, и птицы нас не замечают, знай гоняют друг за другом — только брызги летят. Дерутся, снуют по талику, вытянув над водой шеи, даже видно, как гребут красные лапы-весла. Мы притаились за кочкой.

— Давай вспугнем, — шепчет Андрей.

Вскакивает, но гагары мгновенно бульк в воду и долго-долго не показываются. Мы уже беспокоимся.

— Вылупились, вон они! — кричит Андрей.

Как ни в чем не бывало плавают себе длинношеие около другого берега. Возвращаемся в скрадок.

— Ну и гагары-сигары!

— А куропач тогда — трубач, — рифмует Андрей.

— Пичуга — мальчуга, мышка — парнишка — мальчишка.

— Давай, дед, оставим парнишкой.

— Кулик — жулик, — говорю я.

— Не бывает. Кулик — циркулик, видишь, он на циркуле стоит. Как у бугра циркуль.

— Похоже, но нескладно.

— Кулик — циркулик, зато правда.

— Утка — машутка.

— Утак — мастак, не просто так…

— Крякуха — порхуха…

— Порхуха — стряпуха…

— Давай обед стряпать?

— Вот это дело сказал!

Обедать теперь домой не ходим, еду с собой берем. В хижине спим да собак кормим. Они на привязи. Поначалу Голец выл, теперь привык. Но нет-нет да завоет так протяжно, тоненько, будто из него воздух выпускают.

Затишье, даже трава не шелохнется, только рыба или лемминг — короткохвостая мышь тундровая — нет-нет да всплеснет, булькнет в разливе.

И вдруг внезапно зашумело, как лес в непогоду, в глазах зарябило, серые комки, красные лапы и крик неистовый, кажется, стая летит на тебя. Андрей даже пригнулся. Хватаю ружье и, не целясь, нажимаю на спусковой крючок — осечка.

А гуси уже выравнивают изломанный строй, набирая высоту. Палю в белый свет как в копеечку!

— Давай, дед, беречь патроны, — предлагает Андрей.

Досада — приехали песни петь или на охоту?!

— Пусть летают, дед.

— Да, конечно, что делать, не будем огорчаться.

Но волнение не проходит.

Осока стряхивает снег, выпрямляется, а на стебле жук, будто припаянный с осени. Зашевелился. Вот так она и просыпается, жизнь. Жук ощупал травинку усиками, потрогал воздух. Осторожно расправил крылышки, опробовал на прочность, как самолет перед взлетом моторы, и вырулил вдоль стебля — взял старт и сразу повис в воздухе двукрылым «кукурузником».

— Поймаем? — высунулся из-за скрадка Андрей и застыл на месте. Я тоже затаил дух, увидев сидящих на косе гусей — стая штук в полтораста.

Гусь-разведчик, вытянув шею, на бреющем полете осматривал местность. Вот он скружал, подлетел к стае и, скользнув по льду, сложил крылья.

Начались переговоры — один гусь гоготнул, второй, третий, и вдруг вся стая сразу закричала. Подняв головы, гуси напружинились. Только один в сторонке, поджав ноги под себя, сидит, не поднимается. И что же? Подбегают к нему другие, распластывают шеи на льду, приподняв клювы, змеей шипят, подталкивают крыльями. Зовут, что ли, или помогают?

Я уже начеку, даже предохранитель снял. Стая оторвалась и веером идет прямо на выстрел. Я уже по опыту знаю, по стае стрелять ни к чему, надо выцелить одного, покрупнее. Выстрел… И гусь, будто парашютист, падает в снег.

Вдоль озера тянет еще косяк.

Завтра лодку не забыть бы. Снег совершенно расхлюпился, скрадки разрушаются. И вороны нашлепками черными сидят на дальних стенках. Только грусть наводят. Погода меняется. По долине тучи совсем низко, вот-вот до земли достанут седыми космами. И ветер по воде стегает.

— Надо двигать в хижину, Андрей.

А он бродит по воде, строит каналы, запруды. Это его любимое занятие.

— Хорошо бы, дед, ты бульдозер подкинул… Видишь, как напирает вода.

Пока сговаривались, повалил снег или дождь — не поймешь, все затянуло пеленой, никакой видимости. Ходим, булькаем ногами между кочек. И уже промокли до нитки. Андрей потерял рукавицы. Руки, как у гуся лапы — красные. В низине вода и совсем смыла след. Вроде бы никогда и не ходили тут. Мы как-то растерялись. Темно. Хоть бы собаки залаяли.

— Замерз, Андрей? — вижу, что пацан из сил выбивается. Сам прислушиваюсь, даже воздух нюхаю. — Давай понесу? — Беру на руки. Брыкается.

— Я сам! Крикнем Гольца. Го-ле-ец! Слышишь, дед?

— Вода это шумит.

— Да нет, собаки.

— Вода…

— Да нет же, лают!

Не может быть, в противоположную сторону показывает Андрей.

— Я же слышу, ты что, оглох, дед?

— А если это только эхо, заплутаемся — не выкарабкаться. Ночью замерзнем в этом киселе. — Садись, Андрей, мне на плечи, дорогу показывать будешь, а то ни черта не вижу.