Леонид Кокоулин - Человек из-за Полярного круга

Иван Артемьевич взял партийные документы Андриана и пообещал съездить на неделе в район и поставить его на учет. Перебрали всю крестьянскую работу и ничего подходящего не придумали.

— Тебе бы, Андриан, окрепнуть надо, — сказала Серафима, — какой ни есть колхоз, а помереть с голоду не дадим.

— Спасибо на добром слове, Серафима Николаевна. Обойдемся, вот мне бы с воз сена, если что, — заикнулся Андриан.

— Ах да, забыла спросить, как он?

— Оклемался маленько.

— Сена, Андриан… Как ты, Иван Артемьевич? — обратилась председательша к секретарю.

— Соломы можно…

На соломе и сошлись.

И когда уже Андриан собрался уходить, Серафима как бы между прочим спросила:

— Может, караульщиком на ферму?

— Что же это — вместо чучела? — засмеялся Андриан. — Подумать надо.

Опять достали кисеты.

Серафима, в сапогах, в юбке из голубого сукна, в вязаной кофте, крупная, решительная, остановилась перед Андрианом.

— А печь топить сможешь? Из готовых дров?

Андриан поднял глаза.

— Печь? Могу.

— Ну тогда принимай овощехранилище, дело ответственное. Перегрел — в росток пойдет, прораззявил — поморозил.

— Это что, по градуснику?

— По градуснику.

— Пойдет, — Андриан взялся за скобу…

По пути зашел в магазинчик. Кроме крабов в банках, соли и черемши, ничего не было. О крабах в деревне и слыхом не слыхали, глядели на этикетку и брезгливо отворачивались.

Андриан спросил керосину.

— Не привозили, — ответил продавец.

— А нельзя ли где купить сена? — поинтересовался Андриан.

— Пошто нельзя? — сказал продавец. — Могу предложить за картошку.

Тут же ударили по рукам.

И Андриан пришел домой навеселе.

— Ну, Кеша! Мы теперь с тобой при деле. Будем печки топить. Корму я тебе тоже расстарался. Спать будем на соломе и заживем мы, брат. Только вот что: мать за картошку ругать станет? Нет? Как ты думаешь? А куда денешься, понимать надо. Печки топить тоже не мужское дело, не тот род войск. Но нам с тобой никак без работы нельзя. Нельзя без нее, Кеша. Мы с тобой одной породы, выходит, оправляемся стоя, — Андриан постучал о протезы палкой.

В стайке было парко, стены и потолок окуржавели и матово светились. Пахло навозом и сушеной мятой. Андриан еще постоял, пожевал травинку и тогда уж пошел в дом. Аграфена даже не упрекнула Андриана.

— С картошкой перебьемся. Вот смотри, — она достала из-за рамки семейной фотографии деньги, облигации. — Истопничать бы погодил, Андриан. По ночам мыкаться. Охо-хо, креста на людях нет.

— Ну это ты зря. Я вроде агронома буду при овощи. Мы уж с Кехой договорились. Ну, мать, при нашем-то семействе без согласия?

— Да я разве, господи прости, — махнула рукой Аграфена. — Вот куда добро складывать, если все возьмемся за работу…

— Да еще бы сюда пару танков, вон как поля затянуло кустарником, пашни-то ситечками выглядывают — корове лечь негде.

— Еще чего не хватало, землю уродовать. Мужиков бы отпускали, вся сила в мужике, тогда и мы, бабы, в пристяжке сноровистее.

— Правда твоя, мать, ты бы мне завернула пару картошин да луковицу. Звезды на небе считать да картошку уплетать.

— Неспокойна я за тебя, Андриан, — собирая мужа на работу, вздыхала Аграфена.

— Живы будем — не помрем. — Андриан насвистывал: «Ну-ка, песня боевая, расскажи, подруга, нам…»

— В избе-то свистеть, Андриан, так деньги не водятся.

— Сами золото. Ну ты тут, мать, не переживай.

Аграфена стояла у калитки до тех пор, пока Андриан не растворился в сумерках. Он свернул в узкий проулок. В конце его могильным холмом маячило овощехранилище. Он прошел в тамбур. Малиновая дверка печки светилась в темноте, и Андриан понял, что тетка Лукерья только что оставила дежурство. Он чиркнул спичкой и поднес ее к коптилке, стоящей на ящике. Побултыхал — булькает. Фитиль вспыхнул, увял и тут же набрал силу. Прикрывая его рукой, Андриан вошел в боковую дверь. Пахнуло погребом. Градусник показывал нуль. Андриан ощупал луковицы, попробовал ногтем картошку и вышел, прикрыв за собой дверь, подбросил в печку дров, сел на лежанку. Достал кисет. Закурил. Ну вот… Теперь и при деле. Только нехорошо как-то получается. Лукерья мне и дров на ночевку натаскала, и воды в котелке оставила на чай. За мужика не считают. Вот какие пироги. Андриан усмехнулся: «Лукерья, Лукерья, выщипаны перья, а что, если я устрою механизацию, приволоку от точила ворот и поставлю вместо лебедки?»

Ночь пролетела, он и чаю не варил. Испек две картошки — одну для себя, другую — для Кешки. Утром зашел прежде в стайку. Пахло теплым стойлом. Он выпустил в ограду быка, и Кешка, взбрыкивая, носился по двору, а пока Андриан чистил в стойке, изжевал на изгороди Аграфенину юбку.

— Эх ты! Обезоружил женщину, — окармливая картошку, пожурил быка Андриан. — В чем вот она теперь… Эх, Кеша, Кеша. — А Кешка лез к Андриану в лицо и шумно дышал носом. — Тебе бы горны раздувать. Ишь, как дышишь, как паровоз. — Андриан радовался, что бычок окреп. Подбросил ему свежей соломки и пошел пить чай.

И так было каждое утро. Шло время, и за работой Андриан не заметил, как и зима склонилась к весне. Запахло талой водой на буграх. На солнцепеке топорщилась верба. Тетка Лукерья не нарадуется напарнику.

— Башковитый. Теперь что, покрутил за рукоятку, поленья и въехали. Сложил к печке и — пожалуйста, подбрасывай.

Иногда вечерком, потемну, прибежит и Аграфена. В хранилище вдвоем совсем нескучно. Андриан тогда оставлял дверку печки приоткрытой, и блики веселили стены, сам садился рядышком на лежанку. Аграфена вязала или пряла шерсть. Если б ей не на работу, то и всю бы ночь вместе коротали.

— Одной дома просто невмоготу, — словно оправдывалась Аграфена. — И как это я без тебя, Андриан, жила?

И всегда расставание их было долгим, а когда Аграфена уходила, он принимался за шило и дратву. Из войлока и ремней мастерил протез, наращивал правую руку. Сделал несколько приспособлений: крючок, вилку, ложку. Крючком он мог взять ведро, завязать узел на веревке, что-нибудь подтянуть, поддержать. Ложкой черпал из котелка в чайник воду. Поначалу расплескивал. «Как не пролью ни капельки, так и Аграфене продемонстрирую». И рука постепенно крепла, наливалась силой. И однажды за столом, когда Аграфена подала в чашке суп, Андриан незаметно под столом пристроил ложку и начал хлебать. Аграфена так и всплеснула руками…

А вот протез не получился. На нем было просто невозможно ходить: пружина стреляла и деревянная нога подпрыгивала. «Только футбол пинать», — подсмеивался над собой Андриан. Но не отступал. Нога все же сгибалась так, что можно было сесть.

— Вот так, братуха, — говорил он Кешке. — Живы будем — не помрем.

Кешка, казалось, и этому радовался. Носился по огороду сломя голову, бодал Андриана.