Леонид Кокоулин - Человек из-за Полярного круга

— Кто там? Должно быть, ты, Андриан?

— Мы с Нюшкой полуношничаем.

— А, невестушка пришла? Проходите, проходите. Керосину нету, а лучина возле печки. Прокараулила, Андриан, Нюшка жениха, моего Семку.

— Ай уж, тетка Пелагея?

Пелагею в деревне все звали Потапихой, по мужу Потапу.

— Ну, да ладно. Ставь, Нюша, самовар. Ревматизма меня скрутила, якорь ее. Обезноживаю к ночи, будь оно неладно. За ночь отхожу. — Потапиха завозилась на печке, но подняться не смогла.

— Ты уж, Андриан, будь за хозяина. В печке — паренка в чугунке, ешьте и мне чаю подадите. Утре поднимусь, сварю заварухи. А сейчас паренок поешьте. Нюша, слазь, деточка, в подполье за молочком, попотчуй Андриана.

— Да я сыт, тетка, стоит ли беспокоиться, мы перебудем…

— Где это тебя так напотчевали сытно? На голодное-то брюхо цыгане будут сниться. Я вот только встать не могу, а то бы я тебя расспросила. Ишь, взяли моду, их здесь жди, убивайся, а они два слова о себе не дадут — моли богу, что встать не могу. Ешьте и ложитесь. Ты, Андриан, на койку мостись. А ты, Нюшенька, ко мне полезай, тут те-о-пленько.

Андриан разжег печь, и сразу стало веселее. Изба была просторная и чистая. Выскобленный пол отливал желтком. На окнах отсвечивали беленькие занавески. Ниже подоконников на лавках стояли горшки с цветами. Цветы Андриан разглядеть не мог, блики от печки метались с пола на потолок, но он и так догадывался — герань, алоэ и бабушкин табак, так было и до войны.

Нюшка поставила на стол чугунок с пареной брюквой и проворно достала из подполья кринку молока.

Он только сейчас заметил, как складно сложена Нюшка и совсем уже не девочка.

Нюшка налила чаю, разбавила молоком, достала паренку, покатала в руках, подула на нее и подала на печь.

— Ты бы сходила, Нюша, к Саломатиным, сказалась бы, где мы, да и прихватила мой мешок, — попросил Андриан, — если, конечно, не забоишься.

— Ну что вы, дядя Андриан. — Нюша набросила телогрейку, проворно сунула в Потапихины пимы ноги и исчезла за дверью.

— Невеста, — сказал Андриан, — а была соплюха.

— Малые растут, старые старятся, — отозвалась Потапиха, — хорошая девушка, невзбалмошная, по дому управляется и меня не бросает, нет-нет да прибежит. Мой-то обормот, вишь ли, в город…

Но тут дверь отворилась, и Нюшка внесла вещмешок.

Андриан подтянул его, зажал в колени и развязал шнурок. Принялся выкладывать на стол колбасу, сахар…

— Ой, — не удержалась Нюшка.

— Что это вы там затеваете, Андриан? Не выдумывай, неси домой.

Андриан подмигнул Нюшке, дескать, подай Потапихе. Нюшка проворно взяла кусок сахару, колбасы и шмыгнула на печь.

— Это еще что выдумала… Что мы голодные, отощали?

— Но уж если так, пойдем, Нюша, раз хозяйка нам не рада. — Андриан задвигался на лавке.

— Я те пойду, — засмеялась Потапиха. — Ладно уж, разговеюсь. Только по такому-то куску — это где вас такому обучали. Накось, Нюша, откуси, у тебя зубы крепкие.

Андриан все пил и пил чай. Отмачивал душу, пока самовар не начал кланяться. Потом уж перебрался на кровать и, не снимая протезы, лег поверх, натянув на себя шинель.

Проснулся Андриан от грохота конфорки.

— Будь ты неладная. Разбудила людей, — укорила себя Потапиха.

Самовар пофыркал и тоненько запел.

— Целую неделю поет, — присела к Андриану на постель Потапиха. — К гостям это, вот и наворожил, и еще кого-то бог даст. Нюшка уж слетала, послушала сводку — опять наши заняли узловую, опять жди дорогих гостей. Вроде ушамкалась река-матушка за ночь, но ты, Андриан, не вздумай, да еще с твоими ногами, я уж посветила, поглядела на них. Раскорячишься на льду, как корова, господи прости. Лучше мы тебя с Нюшкой на санках свезем, как енерала…

— Что это еще за фокусы, с кем думала, тетка? — Андриан на минуту представил, как на бабах въезжает, даже под мышками стало сыро.

— Ты что это, Андриан, в пузырь полез? Чем-то не угодила Потапиха?

— Да нет. — Андриан поднялся, прошел к умывальнику, сполоснулся и присел за стол, придвинул к себе налитый чай, а Потапиха подпихнула ближе сковороду.

— Может, сбегать, принести на похмел?

— Не надо, я похмелья не понимаю.

— Ну вот и правильно, сколько пьяница ни опохмеляется, а водой все одно придется.

Тут Нюшка влетела в избу.

— Река-то стала — си-и-няя!

Андриан поднялся.

— Ты вот что, Нюша, пей чай, ешь, набирайся сил. А я пойду погляжу на лед.

— Ступай-ступай, погляди, может, вечерком мы тебя и спровадим, лед устоится.

— Ты мне лучше пешню принеси, тетка.

— И не проси, с одной-то рукой не вздумай и не вынуждай меня, пока ухват не взяла.

Нюшка побежала в чулан, а Андриан, глядя в упор на тетку Потапиху, сказал:

— Я к своей бабе на своих ногах приду. Мужик я какой ни есть, а мужик.

Потапиха, шаркая чирками, вышла за дверь, погремела в сенцах и вернулась с пешней.

— Ах, ты-ы, — Андриан сразу узнал свою работу. — Спасибо за хлеб-соль, тетка Потапиха.

— Господь с тобой, Андриан. — Потапиха как стояла, так и осталась стоять, притулившись спиной к печке.

Андриан простучал по полу, отпихнул пешней дверь и зажмурился.

На дворе было ярко. Голубело небо, светилось. Земля пахла свежим снегом и навозом. Он прошел через огород, пролез между пряслами и вышел к реке. Река искрилась окуржавевшими торосами. Андриан почувствовал, как свежий морозный воздух врывается в грудь. У кромки он опустил пешню. Лед звонко отозвался. Он встал на лед, с трудом удерживая равновесие. Первый шаг сделан. Стучало в висках. Он переставил пешню, опять подтянулся, переступил и снова переставил пешню. И уже больше не останавливался. На середине реки пульсировала и дымила серым туманом полынья. Под ногами заныл лед. От напряжения культи ног горели и нестерпимо жгли. «Нас не выдадут карие кони». Балансируя и взмахивая полупустым рукавом, как перебитым крылом, Андриан едва успевал переставлять пешню, не теряя трех точек опоры. Крупный и тяжелый пот катился по щекам и падал с подбородка на лацканы шинели. Наконец он ступил на припай, где лед был похожим на мрамор, и тут же почувствовал, как его подхватили. Только тогда он поднял глаза и увидел, что на берег сбежалась вся деревня.

— Ума нету, — обессилевшая Аграфена повела мужа к дому.

Соседи проводили Андриана до калитки, но в избу не пошли. Пусть с дороги человек передохнет. А Аграфена собирала мужика в баню, отыскался на этот случай кусочек мыла, веничек. И все украдкой поглядывала. Отвыкла… Душу все еще саднили слова из последнего письма не его рукой: «Не жди, калека я».

Аграфена завернула кальсоны в расшитое петухами полотенце. А дальше не знала, как и поступить. По деревенскому обычаю надо бы мужу потереть спину. Но Андриан ничего не сказал, тоже прятал глаза. Взял веник, сверток под мышку и за дверь. Аграфена подбежала к окну, заметалась от печки к погребу, к столу. Стаскивала, выставляя все, что сумела припасти. Оглядела. Вроде все. Бегом к тетке Марье. Та не удержалась: