Гунар Цирулис - Якорь в сердце

— Где я мог бы найти товарища Эглитиса?

— Директор на крыше. — Уловив мое недоумение, учительница пояснила: — Устанавливает телескоп, чтобы наблюдать за солнечным затмением.

Опытный педагог, отставной офицер милиции и бывший начальник исправительной колонии для несовершеннолетних, ныне директор рижской специальной школы, Эглитис, конечно, понимал, что по сравнению с расстоянием до солнца восемь метров, отделяющие крышу от земли, сущий пустяк! И тем не менее:

— Какому мальчишке не нравится забираться на крышу? Мы еще позавчера предупредили, что пустим сюда только учеников восьмого класса, и притом только тех, у кого за эти два дня не будет ни двоек, ни замечаний. Остальные пусть коптят бутылочное стекло и наблюдают снизу.

Я понимающе кивнул:

— Один из ваших приемов перевоспитания?

— Если я что-нибудь ненавижу, так это слово «перевоспитывать».

Директор прислонился спиной к трубе, и невесть почему мне вдруг показалось, что здесь, на крыше, когда кругом шелестят липы, разговаривается куда откровенней, чем в строго официальной обстановке кабинета.

— Вы не обижайтесь, но, по-моему, выдумали его оторванные от жизни теоретики да литераторы, которые поступают со своими героями как им вздумается. У меня оно всегда вызывает представление о бедном портном, которого заставляют однобортный пиджак перекраивать на двубортный. Ничего толкового из этого не получится. Мы вовсе не стараемся что-то исправлять, мы просто воспитываем этих ребят. Человек либо воспитан, либо не воспитан. Понятия «плохое, неверное воспитание» я в наших, советских условиях не признаю.

— И каковы ваши принципы воспитания?

— В одной фразе трудно сформулировать. Но, в общем, принцип этой самой крыши: любое благо нужно заработать собственными руками, самому заслужить, отвоевывать — старанием, хорошим поведением. По существу, это повседневная жизнь, приноровленная к школьному распорядку. И лучший нам помощник — коллектив воспитанников… Ах да, вы, наверное, незнакомы со структурой школы, которая выработалась за восемнадцать месяцев нашего существования. Чтобы стать воспитанником, недостаточно направления от исполнительного комитета. Обладатель такой бумажки у нас простой школьник. Чтобы стать членом коллектива воспитанников, необходим семидесятидневный стаж. А засчитываются в стаж только полноценные дни, прожитые без двоек и нарушений дисциплины. Серьезный проступок может перечеркнуть ранее накопленные дни, и наоборот, бывают заслуги, которые дают право сразу на два дня, — Эглитис улыбается, — совсем как в свое время на фронте. Полноправным воспитанникам позволено носить парадную форму школы, которую мы заказали понарядней, только они могут участвовать в собраниях и обсуждать планы коллектива, стать стражами внутреннего распорядка и так далее.

— Именно это я и хотел узнать. Что с таким парнем происходит дальше?

— Он может стать старшим воспитанником. Совет старших решает все важнейшие вопросы нашей жизни.

— А дальше? Если он по-прежнему продолжает хорошо себя вести?

— Тогда можем ему разрешить жить дома и перейти в обычную школу.

— Такие случаи были?

Директор помрачнел:

— У нас был серьезный разговор с шестью ребятами. Заслужили они это право даже с лихвой. И тем не менее пока мы оставили их тут. Несчастье в том, что этим парням просто некуда податься. Один — отец с матерью у него лишены родительских прав — сам отказался, хочет у нас кончить восьмой класс, остальных тоже не очень тянет домой, где отец пьяница, где мать — женщина легкого поведения. В школе они сыты, одеты, спят на мягкой постели. В первых письмах почти все пишут об этом с восторгом. Со временем это становится привычкой, и иного скитальца, глядишь, уже не манит к свободной бродячей жизни. Эти шестеро имеют разрешение ходить в город, думаю, что в глубине души они рады, что им не нужно покидать школу.

— Другие также привязаны к коллективу?

— Большинство, пожалуй, да… Вон видите того маленького пацана, который помогает учителю физики прилаживать фильтр? Ну, того, с красной нашивкой на рукаве?.. В первую неделю почти все пробуют удрать. Не велико искусство, забор тут низкий, точно в образцовом детсадике. А Берт был на редкость упорным парнишкой. Казалось, удрать для него — вопрос самолюбия. Из-за этого ведь его и прислали сюда — убегал из дому, три раза из интерната, удрал даже из секретариата Министерства просвещения, где его стерегли две учительницы. Не обходилось и без мелких краж — чем-то питаться ведь надо. Однажды утром развел костер и чуть было не спалил пустую дачу на берегу Огре. Но не об этом речь. У мальчика ясная голова, он впитывает в себя знания, как иссохшая земля влагу, увлекается настольным теннисом, лучший трубач нашего оркестра. Два раза Берт удирал и отсюда, но потом успокоился: сообразил, что так он вовек не попадет в сборную школы по настольному теннису, хотя запросто мог бы дать другим десять очков вперед. Теперь, сами видите, Берт добровольный страж порядка. В марте решили дать ему отпуск. Парень надел форму и гордо поехал домой. Но в положенный срок не вернулся. Я прождал еще день, не хотелось верить, что он обманул наше доверие. Но в конце концов не осталось ничего другого, как поехать за ним на машине в Нитауре. Дом был заперт. Соседка рассказала, что парень гостил у матери, но вот уже несколько дней как его не видно. Мы повернули обратно в Ригу и как раз на полпути догнали нашего Берта, шагающего по обочине дороги. Выяснилось, что он уже третий день топает в школу пешком — мать отняла деньги на билет и пропила… Ну скажите сами: имеем мы право отпускать таких ребят? Выписать из школы как исправившихся значило бы снова толкнуть их в беду.

Послышался звонок, и в следующий миг во всех окнах показались любопытные лица мальчишек.

— Идите сюда, идите! — добродушно пригласил директор. — Посмотрите, что Марцинкевич сделал с солнцем, — и он с нежностью потрепал черные, как антрацит, кудри смуглого Микуса. — Наш парень со дня открытия школы, а кто мог подумать, что у него такие галактические шутки на уме.

Кругом зазвучал смех, и чувствовалось, что это не только дань вежливости доброжелательному начальнику, а проявление царящей здесь сердечной дружбы. Именно сердечность лучше всего характеризовала отношения между учениками и учителями. Ребята чувствовали себя не заблудшими овцами, как в прежней школе, общепризнанными козлами отпущения и объектами педагогических экспериментов, а равными среди равных. В руководимой Эглитисом школе все равны, а занесенные в личное дело проступки остаются за оградой, каждому дана возможность начать с нуля, доказать, чего он стоит. Это и есть то великое преимущество, которое создает предпосылки для успешного воспитания.