Гунар Цирулис - Якорь в сердце

За столом Круму отвели почетное место рядом с невестой. Стул справа был не занят.

— Эге! Выходит, я остался без дамы? — огорчился он.

— Нет, нет, не волнуйся, — успокоила невеста. — Придет моя лучшая подруга, королева роз.

Да, это оказалась она, девушка из цветочного магазина, Эльвира. Узнав Крума, она приветливо улыбнулась.

Впоследствии, перебирая в памяти подробности этого первого вечера, проведенного вместе, ни Арвид, ни Эльвира никогда не могли вспомнить, как же все-таки была отпразднована помолвка их друзей. Еще непонятней было для Арвида, каким образом ему удалось вовлечь Эльвиру в задушевный долгий разговор. Из гостей они ушли одними из последних. Рука об руку молча шли они по ночной Ганибу-дамбис к центру, будто хотели проверить, не образуется ли от этого молчания трещина в их отношении друг к другу. Но оказалось, что Арвид и Эльвира прекрасно понимали один другого без слов; под утро они расстались без вопросов, без обещаний, так как оба знали, что эта ночь была лишь началом большого пути.

На следующий вечер Крум опять пришел в цветочный магазин.

— Мне, пожалуйста, одиннадцать самых лучших красных роз!

— Снова предвидится помолвка? — поддразнила его Эльвира.

— Надеюсь, — ответил он без улыбки.

— Куда прикажете доставить?

— По вашему адресу.

— Вот уж действительно объяснение на языке цветов! — рассмеялась девушка и добавила: — Предложение принимается.

…Так же проста и сердечна была Эльвира Крум и сегодня. В семь вечера диспетчер артели передал по радиотрансляции, что к утру ожидается ослабление ветра, и хозяйка без лишних церемоний напрямик заявила:

— А теперь, друзья, на покой — должны же вы хоть раз выспаться как следует. Гостю я постелю на веранде, там у нас диван…

Мы снова в море. Не знаю, возможно, вчера оно лютовало еще сильней, но, по-моему, большей качки быть не может. Когда же на расстоянии мили проплыли два больших торговых корабля — спокойно и горделиво, словно пара белых лебедей, — я почувствовал себя как истомленный путник, которого обогнала роскошная «Волга». «Море, если на него глядеть во время шторма с рыболовного траулера, вовсе не так уж красиво, даже простора-то в нем настоящего не чувствуется, гряды волн делают горизонт совсем близким», — подумал я, но тут же устыдился своих мыслей. Рыбаки идут в море не для того, чтобы полюбоваться его красотой. Здесь их рабочее место, тут они зарабатывают свой хлеб. В море для них главное — рыба.

Сеть в море. Свободные от вахты теперь могли бы часа два отдохнуть, подсушиться. Однако никто не уходит в кубрик.

У штурвала тралмейстер Казис Шумский. Бинт на руке, с утра бывший белоснежным, сейчас мокрый и грязный.

— Как рука? — поинтересовался я. — Еще болит?

Шумский глядит на меня с недоумением. Как видно, рыбаки не привыкли обращать внимания на такие пустяки. Он пожал плечами, потом признался:

— Что-то с ней неладно. Вроде бы даже лихорадит. Завтра останусь на берегу, схожу к врачу.

— Лучше это сделать сегодня! Такое легкомыслие недопустимо. Чего разыгрывать из себя героя? Потом дольше проваляетесь.

— А что мне было делать? Из-за меня пришлось бы всем сидеть на приколе.

— Ну и что? Другие вон тоже не вышли.

— Другие… Потому мы и держимся среди передовых, что не такие… Поглядите, вон двадцать девятый уже берет первый трал, — показывает он на ковыляющий среди волн тралбот. — Они наши самые главные соперники.

— А что, за первое место выплачивают большую премию? — поинтересовался я.

— Ерунда, — махнул рукой Шумский. — Только какой смысл в борьбе, если бороться не за победу? По крайней мере, я это так понимаю…

1960

Перевел Ю. Каппе.

Роберт Эйхе торопился. Ноги в остроносых туфлях проворно лавировали среди сугробов, от которых теперь никто не очищал тротуары, перескакивали через запорошенные водостоки. Казалось, единственное, что его заботило, — это как бы не замарать свои элегантные полосатые брюки. Эти брюки обычно носят с визиткой, и они должны были создавать видимость, будто он — богатый щеголь, торопящийся в гости или ресторан. Разумеется, таким, как он, приличествует ездить в автомобиле или, по крайней мере, на извозчике, но в оккупированной кайзеровскими войсками Риге уже никто не обращал внимания на подобные отступления от «хорошего тона».

Дойдя до Елизаветинской, Роберт обеими руками ухватился за свой черный котелок. Студеный январский ветер, вырвавшись на просторы площади Эспланада, неистовствовал тут с удвоенной силой, срывал горсти снега с безлистых деревьев, обдирал со стен домов распоряжения военного коменданта города капитана Гопфа. Роберту прямо в лицо угодил грязный обрывок бумаги.

— Будем надеяться, ко мне это отношения не имеет, — пробормотал он и с горькой ухмылкой скомкал бумажку, на которой еще можно было разобрать последние слова очередного приказа, «…будет расстрелян! Об. — Ост. 1917 года, декабря 18-го дня».

Этими словами заканчивалось любое распоряжение оккупационных властей, независимо от того, какое оно содержало требование — запирать по ночам парадные и наглухо занавешивать окна или же запрещало жителям появляться на улицах города после захода солнца и не собираться больше трех человек. Именно по этой причине встреча Роберта с товарищем должна была состояться не где-нибудь в парке, а в фотоателье на улице Авоту, куда надлежало попасть во что бы то ни стало до четырех часов дня.

В первые месяцы оккупации оставленные в Риге революционеры не соблюдали так строго требования конспирации. Казалось, кому-кому, а членам городской думы не могут запретить выполнять свои официальные обязанности. Лидеры меньшевиков даже направились к командующему восьмой армией генералу Кирхбаху с просьбой разрешить им легальную деятельность, дабы народные массы не переметнулись к большевикам, которые уже организуют подполье.

А потом через линию фронта просочились известия об Октябрьской революции, о том, что образовалось первое в мире государство рабочих и крестьян. Теперь оккупанты больше не желали считаться с тем, что в Германии не существовало закона, запрещавшего социал-демократическую партию. Стало известно, что, невзирая на начавшиеся мирные переговоры, а возможно, как раз ввиду этих переговоров, оккупанты готовились к решающему удару. Были мобилизованы все рижские добровольные пожарники, из них же заклятый палач трудового народа Давус готовил шпиков и вешателей; была поставлена на ноги рижская полиция под водительством барона фон Рекке. И все эти обстоятельства приходилось брать в серьезнейший расчет. Поэтому меры предосторожности, подчас казавшиеся Роберту театральщиной, не были излишними.