Сергей Антонов - В городе древнем

Он, наверное, говорил это уже не раз, но Настя словно и не слышала. Видно, никак не могла расстаться…

Однако и они не были последними. В отдалении, изрядно отстав, брела женщина в старом ватнике и сапогах. Она уже давно распрощалась с сыном, пошла было домой, а потом опять потянуло за ним, и вот, пошатываясь, брела и брела…

Степанов проводил взглядом колонну, тронул вожжи.

Сумерки сгустились, поглотив дали, сделав мир тесней. Орлик, не ожидая понуканий, честно бежал рысцой…

Край березовых рощ, торных дорог через бескрайние ржаные поля с яркими васильками… Спуски к речушкам — всем этим Мокрянам, Яснушкам, Хмелевкам… Старые, грохочущие под колесами телег и копытами лошадей мостки и мосточки… Белеющая над купой раскидистых лип высокая колокольня и золото креста на синем небе… Чащоба, где безбоязненно лакомится ароматной малиной медведь с медвежатами… Шум воды на мельничной плотине… Курганы в лугах и одинокие могилы обочь дорог…

Кто помнит теперь, чьи истлевающие кости упокоили эти заросшие травой и деревьями курганы, эти еле заметные зеленые бугорки старых могил? Если бы кто-нибудь мог поведать нам! Слишком много всего было на этой земле, чтобы все события и имена могли уместиться в памяти потомков.

Сколько раз это было?

Гудит всполошный колокол, тревога густой набатной медью плывет над полями. С рогатинами и вилами, с кольями и с ружьями идет народ на супостата.

Кто это? Половцы или татары? Поляки или шведы? Немцы или французы? Какие иноплеменные двунадесятые языки безрассудно ополчились на землю под этим высоким синим куполом?

Кого только не было…

Когда это?..

И сотню, и две, и три назад, и полтысячи лет тому.

Как сейчас, так и давным-давно. Всполошный гуд — и трещит толстый лед Чудского озера, а черная, крутая от мороза вода бесследно не уставая поглощает ранее непобедимых с пугающими рогами на железных шлемах. Это пятого дня апреля месяца 1242 года, святой князь Александр Невский.

Миновала одна напасть, глядь — уже другие. Татаро-монголы, орды которых свободно могли поглотить многие народы и воцарить на испепеленной земле жестокость, силу, азиатчину. Сто лет борьбы… Куликовская битва Дмитрия Донского, что разразилась в сентябре 1380 года, и окончательное свержение ига азиатов Иваном III, год 1480-й… Нашествие поляков и ответ на него народа, родившего в гневе и неукротимости своей Минина и Пожарского… Поход завоевателей-французов, сметенных народной войной, гением Михаила Илларионовича Кутузова.

История…

Под гул от сотен ног, который явственно слышался Степанову, вспоминал он битву за битвой, видел их то в описании классика, то кадром из кинофильма, то суровым полотном живописца… Степанов верил в то, что в кровавых этих сечах бились и его далекие-предалекие предки. Как жаль, что родословные у нас вели только люди знатные! С каким интересом он заглянул бы в эту прочную вязь имен и фамилий, событий и лет… Но он помнит родных не далее своего деда, а кто был его прадед, никогда даже не слышал, не знает, как его по отчеству…

Давным-давно начали пробиваться наши предки к свободе. Кто был первым? Никто не ответит на этот вопрос.

Но вот Емелька Пугачев, привезенный в Москву, как зверь, в клетке… Вот Александр Радищев… Декабристы в кандалах… Наконец, революционеры. И тюрьмы, ссылки, расстрелы, казни…

Когда Степанов еще был студентом, ему попался чудом сохранившийся архивный документ:

за приобретение материалов для приведения в исполнение смертного приговора Военно-окружного суда над двумя лицами:

1. Извозчик — 2 р.

2. 2 веревки — 1 р. 10 к.

3. 2 кольца — 60 к.

4. 2 мешка — 2 р.

Итого: 5 р. 70 к.

Пять рублей семьдесят копеек на двоих!

Даже при такой дешевизне казни цари не могли перевешать всех, кто мешал им и кто в конце концов привел народ к Октябрю.

Это в прошлом. А теперь? Битва под Москвой, Сталинград, круто повернувший ход войны; величайшее танковое сражение под Прохоровкой на Курской дуге; несмотря ни на что не сдавшийся Ленинград; частые салюты в честь войск, освобождающих города… Да! Борьба предстоит еще немалая! Но гибель фашизма, покорившего чуть ли не всю Европу, с каждым днем приближается.

Россия… Чудесная, необыкновенная страна, немало сделавшая для человечества.

Но существовал, знал Степанов, и другой образ России.

Вот так, как сейчас он, ехал в возке, быть может, по этой самой дороге много-много лет тому назад какой-нибудь ученый иноземец с великой целью изучения Руссии…

В каком это году, в каком веке?

Возок, запряженный парой, ныряет с ухаба на ухаб — черная точка на белом просторе. С ухаба на ухаб, от равнины к равнине, через поля, реки… Какой уж месяц путешествует по Руси иноземец.

Встряхнет, подбросит где-нибудь на спуске, очнется ученый человек от полусна, навеянного бесконечностью белых просторов, и, отдернув занавеску с кистями, прильнет к слюдяному оконцу. Все еще снег?! Из снега торчит колокольня с крестом. Соломенные крыши изб, из приоткрытых дверей лениво выбивается, тянется дым: топят по-черному… Плывет в морозном воздухе перезвон, гул огромных медных колоколов: то такая музыка, что плакать хочется, то хоть в пляс пускайся…

Едет ученый человек дальше.

Впереди лес стоит черной высокой стеной, но пробился к нему возок, и — о чудо! — лес расступился, дал место узкой извилистой дороге. Куда она? Не в самую ли преисподнюю? Все темней, темней… И страшней… Вдруг что-то как треснет! Уж не в него ли палят?

— Эй, кто стреляет? — испуганно спросит ямщика.

— Лес трещит. Зима.

«Лес трещит… Странно!»

За лесом снова белые просторы, села, леса, города за высокими стенами с массивными башнями. На башнях — диковинные птицы и резные флюгерки, со скрипом поворачивающиеся в сторону ветра. В городе, кажется ученому человеку, не столько домов, сколько церквей: дома — небольшие, приземистые, церкви — высокие, изукрашенные резным камнем, изразцами, звездами на куполах…

Несколько месяцев будет путешествовать ученый человек, заглянет, окоченевши на морозе, не в одну избу и не в одни господские хоромы, подивится огнедышащей машине, из которой его будут угощать чаем, увидит звонкую, красочную масленицу, на площадях городов — публичные казни, от которых волосы становятся дыбом… Услышит вой и причитания женщин по убитым или умершим своею смертью, увидит фрески на стенах соборов, царевы кабаки, где пьют жидкость такой крепости, что можно сжечь себе нутро, если, конечно, не быть к ней привычным… Увидит соболиные меха, золотую утварь несусветной красоты и ценности… Откушает икры и севрюги, блинов и лососины…

А вернувшись к себе домой, как бы и не лукавя, сочинит и тиснет непременные «Записки». Благодарные ученому иноземцу, мы узнаем о своем прошлом много интересного, чего не смогли записать и зарисовать сами.