Сергей Антонов - В городе древнем

И тогда Латохин признался:

— Я напомнил.

Девчата молча, в недоумении смотрели на Латохина: «Почему?.. Отчего?.. Кто бы мог подумать!..»

— А не шутишь? — спросила Оля-солдат.

Латохин отрицательно покачал головой и криво усмехнулся: разве этим шутят?

— Как же это ты? — опять спросила Оля-солдат..

— Вот так… — И Латохин рассказал, как было дело. В разговор вступил до сих пор молчавший дядя Митя:

— Извинился?

— Извинился… — неохотно отозвался Латохин. — Но Нина не простила.

— Быть с Ниной внимательными, как никогда, — подвел черту дядя Митя. — С теми, кто оскорбит Нину, расправляться по-свойски, не стесняясь, не жалея кулаков. В случае чего можете ссылаться на меня. Мол, бригадир велел.

Латохин нарочито круто сгорбился, как бы подставляя спину под кулаки, которых не надо жалеть.

— Ты, Сергей, на первый раз — прощенный. Бить не будем. Когда у Нины день рождения? Кто-нибудь знает?

— Конечно! — откликнулась Оля-солдат. — Восьмого ноября, легко запомнить. Седьмого годовщина Октября, а восьмого у Нины день рождения…

— Вот и отметим всей артелью… В отряде, когда кругом были фашисты, и то отмечали… Да еще как! Ну а теперь-то!.. Вот здесь собьем стол из досок. — Дядя Митя показал руками, каким он будет длинным. — Сложимся талонами, накупим белого хлеба, сахара, масла, чтобы всем вволю… Восьмое не за горами… Сергей, поручаем это тебе, и начинай, пожалуй, сразу.

— Есть, начинать! — Латохин был рад, что таким образом он как бы загладит свою вину перед Ниной. — Но что начинать-то, дядя Митя?

— Денег нужно будет немало, а, говорю, восьмое ноября не за горами…

— А-а! — понял Латохин. Он достал бумажник, из бумажника — три десятки и талоны, положил в карман гимнастерки. — Вот сюда и будем откладывать.

И потянулись девичьи руки с десятками и талонами к карману застиранной гимнастерки Латохина…

— Вот еще что… — раздумывая, сказал дядя Митя. — Надо, чтобы Нину в комсомол обратно приняли. Примут — значит, вину сняли! А то ходит сгорбившись, и каждый самодовольный болван может в нее камнем бросить! Не обижайся, Латохин, не про тебя…

— Камнем-то что!.. — заметила Оля-солдат. — А вот словом ударить по сердцу… А в райкоме, дядя Митя, там не очень-то к Нине…

— «Не очень»! — подхватил дядя Митя. — А почему? Потому что, какая она по-настоящему, не знают. А вот когда придем к Турину всей бригадой и расскажем, как Нина живет и работает, то примут.

— Да, — авторитетно подтвердил Латохин. — Придем, расскажем — и примут!

— Я заходила на днях… — призналась Оля-солдат. — Хотела сказать о Нине… Да Турина в райкоме не было. Вечно он в разъездах.

— Надо, стало быть, сначала узнать, когда будет, а потом уж и заявляться, — сказал дядя Митя. — Поручается тебе, Оля.

— Хорошо.

У здания райкома Нина остановилась и подумала о том, что давно уже, не отдавая себе отчета, не признаваясь самой себе, хотела зайти в райком. Не случайно она и пошла по этой улице…

«Есть правда на земле или нет?»

Не зная еще, как трудно подчас бывает искать эту правду, она все же открыла калитку и робко прошла во двор.

На кухне никого не было, в большой комнате шло не то совещание, не то заседание. Оттуда доносился голос Турина:

— На бумаге организация есть! А в каком деле она показала себя? Да ни в каком! Одна формальность ваша организация! Миф!

Нине сразу же захотелось уйти. До нее ли этим людям, по горло занятым важными государственными вопросами? Она решила сходить в стройтрест, а на обратном пути, если хватит смелости, еще раз заглянуть в райком.

Уже у двери Нина услышала, как Турин, видимо закончивший свое выступление, сказал:

— Слово имеет первый секретарь Дебрянского райкома партии товарищ Захаров. Прошу вас, Николай Николаевич.

Стало слышно, как Захаров встал — скрипнул отодвинутый стул.

— Ну что ж, товарищи… Наш многоуважаемый Иван Петрович кое-кого подверг здесь довольно резкой критике. Конечно, критика — вещь неприятная, а что делать?..

Нина застыла у двери, держась рукой за скобу. Она отвыкла от собраний, речей, неизбежных суматохи и забот, связанных с проведением походов, вечеров самодеятельности, в которых она оказывалась самой активной. Как давно это было!.. Это обычное из обычных выступлений Захарова она сейчас воспринимала почти как музыку. Нина уже не могла уйти, не послушав.

— Иначе поступать нельзя, — продолжал Захаров. — И я, как секретарь райкома партии, разделяю мнение нашего товарища Турина. В самом деле, товарищи, посмотрите на линию фронта, вдумайтесь, в какие исторические дни мы живем и работаем. Красная Армия гонит врага с нашей земли. Уверен, мы услышим на днях о новых замечательных победах наших воинов. Нам, коммунистам и комсомольцам, есть на кого равняться. Больше участия в восстановлении! Больше хлеба для фронта! А для этого нам нужны жизнедеятельные организации, о которых здесь так подробно говорил товарищ Турин. Работайте не с массой, а с отдельными людьми. Не стесняйтесь лишний раз зайти в дом или землянку…

— Извините, Николай Николаевич, — послышался вдруг чей-то уверенный голос, — но Иван Петрович предупредил, что это совещание секретарей сельских комсомольских организаций он хотел бы провести в форме, что ли, беседы…

— Да, — подтвердил Турин, — но перебивать все-таки не следовало бы, Михеев!

— Нет уж, Иван Петрович, — вмешался Захаров, — сказал «а» — говори и «б». У тебя, видимо, вопрос? Спрашивай, товарищ Михеев.

— Может, действительно не стоит отвлекать… — замялся Михеев.

— Спрашивай, спрашивай! — настаивал Захаров…

Дальнейшего Нина уже не слышала. Помешала Козырева, которая вошла в кухню поворошить в печке дрова.

— Здравствуй, Ободова. Что скажешь?

Козырева носила сапоги, гимнастерку и юбку защитного цвета. Всячески подчеркивала свою приверженность к людям военным. Взглядом опытного, как ей казалось, человека она оглядела Нину.

— С чем пришла, Ободова? Говори… Работаешь?

— Работаю.

Козырева оглядела Нину более внимательно: ватник, перетянутый ремнем… потрепанные брюки… сухая кожа лица… красные ладони…

— Да-а… — многозначительно протянула она, и по выражению ее полного лица Нина догадалась, о чем она подумала: носить кирпичи труднее, чем танцевать или любезничать с немцами…

Нина была откровенно красива, притягательна для мужчин, в ней была изюминка. Варя Козырева ничем этим не обладала. И не была она человеком столь высокой духовной культуры, чтобы это обстоятельство помимо воли не могло не сказаться на ее отношении к Ободовой.

И все же Варя решила быть с Ободовой как можно более мягкой, не поступаясь, конечно, большевистской принципиальностью. Сам товарищ Турин Иван Петрович с некоторых пор не столь бескомпромиссен в подобных делах.