Сергей Антонов - В городе древнем

— Наша матка, — сказала девочка, — каждого спрашивает, когда замирится война.

Степанов взглянул на девочку. Кругленькая мордочка с большими серыми глазами, а кожа на щеках шершавая: давно не умывалась как следует.

— Почему ты говоришь «матка»? — спросил Степанов.

— А я и «мама» говорю… Все одно…

— Разве все одно?

Девочка не ответила, а мать махнула рукой:

— «Яйки», «брот», «фрау» — все переняли!..

— Все ребята так говорят, — в оправдание заметила девочка. — Как будто ты не знаешь… — И обиженно поджала полные губы.

Степанов задумался.

— А в школу с охотой пойдешь? — спросил он после молчания.

— С охотой…

— Молодец, — похвалил Степанов.

— Вот только в чем я буду ходить, когда кальтуха наступит?.. — как бы раздумывая, сказала девочка.

— Оденем, — пообещала мать. — Наизнанку вывернусь, а тебя одену, чтоб в школу ходить!..

Степанов не понял:

— Что наступит? О чем она говорит?

Мать снова махнула рукой:

— Мартышка немецкая! Вон дядя ничего не может понять! — упрекнула дочку. — Говори как положено! Одергиваешь, одергиваешь — язык отобьешь! — Мать уже сердилась. Немного остыв, пояснила Степанову: — О холоде она говорит… Холода наступят…

Степанов вспомнил, что по-немецки «кальт» означает «холодно».

— Как тебя зовут? — спросил девочку.

— Ирой…

— Ну вот, Ира, пойдешь скоро в школу. И пожалуйста, называй все-таки маму мамой. Будешь?

— Буду…

Степанов встал и хотел уже выйти, как услышал:

— Погодите, если можете… Вы, видать, на фронте были… Как же там?..

Только теперь Степанов по нерешительности, трепетности, с которыми был задан вопрос, понял, что от него ждали не краткого и обычного «замирится», а ответа на все — поистине неисчерпаемое: и обстановка вообще, и вот на эту неделю, и как на фронте уцелевают (уцелел же он!), и прогнозы на будущее. С начала войны жизнь этих людей была вся связана с фронтом, все помыслы, все думы и надежды — и днем, и особенно бессонными ночами, когда под обшивкой землянки скреблись и шуровали мыши, когда что-то вдруг потрескивало в потолочных балках и казалось, что потолок и насыпанная на него земля рухнут и заживо погребут всех. Не все еще начали получать письма, редко видели фронтовые фотографии, а о нашей кинохронике и говорить не приходится, но каждый хотел знать, что же там, на фронте?

— Теперь что!.. — ответил Степанов. — Теперь уж не сорок первый. Наступил великий перелом, и обратного ходу войне нет. Но и сейчас, конечно, трудно… Впрочем, а разве вам здесь легко?

— Да разве ж можно равнять? — не согласилась женщина. — Там на смерть ради нас идут… А мы что ж, всё перебедуем, всё перетерпим, лишь бы поскорее победа и хозяин наш домой вернулся… Нужно работать — пойду работать, и все, кто может, пойдут… Ничего не пожалеем, лишь бы войне конец… И сыночкам нашим, и мужьям полегче было…

— Вернется… — сказал Степанов, не найдя ничего нового и лучшего в утешение: никому не дано отнимать последнее — надежду. — Вернется…

— Ох, если бы!.. — вздохнула женщина.

Степанов сел и стал рассказывать об успехах на фронте, какие города на этих днях взяты, какие вот-вот возьмут.

— А Киев? — спросила женщина. — Когда ж Киев-то?

— Кто-нибудь из родственников там? — догадался Степанов.

— Старшая сестра… Может, уже и нет в живых… Хотя бы детям досталось выжить…

— Чтобы взять Киев, нужно форсировать Днепр. Но конечно же возьмут. Дело времени… Боюсь гадать. Должно быть, через месяц-другой… Если дело так пойдет и дальше, через год-полтора войне конец, — закончил Степанов убежденно.

— Дай-то бог… Еще говорят, будто салюты бывают в Москве. Какие же они?

Ира, когда Степанов начал рассказывать о салютах, даже рот приоткрыла. Нелегко было ей представить огромный город в огнях разноцветных ракет: ни больших городов, ни ракет она никогда не видела. А вот упоминание Степанова о залпах из орудий вызвало немалое недоумение.

— А зачем же из пушек-то?.. Из пушек нехорошо… — убежденно сказала она, и ее большие серые глаза с огорчением и даже укором смотрели на Степанова, будто он каким-то образом был причастен к обычаю воздавать честь и хвалу победителям пальбой из орудий. — Нет, нехорошо…

— Пушки по нас били, — объяснила женщина. — Страшно били…

Теперь Степанов понял: в представлении девочки пушки могли нести только зло.

Степанов стал объяснять, что теперь пушки гонят немца назад.

— А хоровой кружок в школе будет? — неожиданно спросила Ира, все более привыкая к посетителю. — Раньше был…

— Если найдутся охотники петь, создадим, конечно. А во что ты играешь?

— Играю?.. — Девочка задумалась. — Мы давно ни во что не играем.

Да-а… Пожалуй, это был бестактный вопрос, и Степанов понял, что у него еще нет умения общаться с детьми. Откуда ему быть? Общежитие… Фронт… Марш-броски… Отступление… Наступление… И приказы, приказы, приказы! «Глубже надо! Глубже! — приказывал рыть окопы командир взвода лейтенант Юрченко. — Уцелеешь — не пожалеешь». И он оказывался прав. Они, конечно, не были детьми, но сколько внимания и заботы проявлял о них командир, умея найти подход к каждому…

Так-то так, но все-таки здесь специфика! И конечно же, надо перенимать опыт у Владимира Николаевича!

Ясно: разруху не побороть, если в школе видеть только здание, где учат грамоте и арифметике, не хватит сил. Только великие цели рождают великие силы — давно известно. «Брот… Яйки… Матка…» Так, чего доброго, услышит он не «Тот, кто с песней по жизни шагает…» и не «Есть на Волге утес…», а какую-нибудь прилипчивую «Мой милый Августин…» или что-нибудь из репертуара обольстительной Марики Рокк… Но если осознать историческую, что ли, значимость того, что творят сейчас люди на дебрянской земле, в том числе и значимость каждого урока, тогда силы могут найтись… Должны найтись! Главное — понять людей.

Было уже совсем темно, когда Степанов вышел из землянки. Идти было нелегко, он то и дело оступался, и ему вдруг вспомнился их первый ночной марш. Тогда тоже была кромешная тьма, но они шли в строю, чувствуя рядом плечо соседа, и от этого идти было намного легче… Жили они тогда в пятиэтажной школе и с утра до вечера занимались строевой подготовкой, изучали оружие. Завтракали, обедали и ужинали — нарочно не придумаешь! — в ближайшем ресторане. Сотни раз проходил Степанов до войны мимо этого ресторана, а вот попасть туда ни разу не довелось: на студенческую стипендию не разгонишься. И вот пожалуйста: строем, четверо в ряд, в ресторан. И к тому же бесплатно, ведь они на военной службе.

Однажды ночью их подняли и они выступили. Одни шагали с вещевыми мешками, другие — с портфелями, мешков под рукой не оказалось. В костюмах, куртках, плащах длинная колонна прошла улицу Горького, Ленинградское шоссе и свернула на Волоколамское. Догадывались, идут, очевидно, не склады охранять, не мосты… На какой-то станции погрузились в товарные вагоны и в ту же ночь выгрузились. Под ногами — мелко крошенная щебенка. Синяя лампочка у входа в какое-то станционное здание. Название не прочтешь — темно.