Георге Георгиу - Возвращение к любви

— Я ехал как раз в Боурены, — сказал Мога, не в силах оторвать от нее взора. Элеонора выглядела похудевшей, под глазами у нее обозначились круги, щеки побледнели — пережитые волнения оставили след на дорогих ему чертах.

— А я — в Пояну, — улыбнулась она. — Звонила, искала тебя — в дирекции, в райкоме, в райисполкоме, дома — всюду ты побывал, и нигде тебя уже не было. Ион Пэтруц советовал поискать на консервном заводе. Но ни один телефон на заводе не отвечал. Хотела узнать, как мне быть: силосование окончено, помидоры гниют на плантациях, а товарищ Мога распорядился прекратить сбор!

— Оставим пока все это! — взор Максима остановился на подсолнечниковом поле, и в нем неподалеку от дороги приметил небольшую головку, расцветшую, вероятно, поздно, так что яркие ее лепестки все еще горели на солнце. Поздний, но такой еще свежей, изящный цветок! Точно так расцвела нынче в нем любовь к стоящей рядом женщине. Максим протиснулся между жесткими растениями, между шляпками, полными зрелых семян, до маленького цветка, с гордостью поднимавшего головку: вот каким я вырос красавцем! Несколько мгновений спустя он был уже в руке Максима, тут же возвратившегося к Элеоноре, в недоумении ждавшей его на дороге. Что-то необычное появилось в нем, торжественное; и в то же время по робкой улыбке было видно, как он взволнован.

— Пусть простит меня этот цветок, — начал Максим, и голос его чуть дрогнул, — но он, может быть, и обрадуется, что попал в твои руки… — Мога прервал вдруг речь; не было у него привычки к таким пышным фразам. — Возьми, прошу тебя, — добавил он уже живее. — Возьми его. И поедем вместе в Пояну. Ты станешь моей женой, подругой жизни. Может быть, я плохо выбрал место для такого предложения. Но какая разница, где это сказать?

Элеонора, взяв цветок, осторожно ласкала его пальцами, лепесток за лепестком. Будто совершала волшебный обряд, изгоняющий из души сомнения и воспоминания, чтобы с чистой совестью ответить человеку, которого полюбила: да, поедем!

И в глазах ее было столько света, что и живой цветок, который она держала в руках, забыл о древнем своем хозяине — солнце, сиявшем в небе, и повернулся к Элеоноре своей золотистой головкой.

Жара, безраздельно царившая до последних дней лета, к осени поослабла; несколько раз прошли дожди, прохладой дохнуло и над Пояной. Погода обещала быть устойчивой: но когда еще бывало такое, чтобы на сбор винограда не нагрянул ливень или, того хуже, обложной дождь, способный продержаться и неделю, смешивая грозди с землей, делая землистыми и лица сборщиков. Затем солнце смилостивится над виноградом, над людьми, и все возвратится к норме.

Однако, поскольку время большого сбора еще не наступило, погода тоже не спешила со своими кознями. Дни пока еще были теплыми, солнце прикапливало ягодам сладости к той, которая набралась в них за лето. Виноградники выглядели щедрыми на урожай. Даже те, которые зимой пострадали от морозов, теперь, одетые пышной листвой и гроздьями, старались не ударить лицом в грязь.

Максим Мога «шуровал» повсюду. Как сказал Станчу: «Шуруешь все и шуруешь, словно подозреваешь, что мы зарыли горшки где-то с золотом!» Проверял графики по отделениям, бригадам, звеньям, контролировал состояние техники, трудовое расписание механизаторов, готовы ли подъездные дороги к виноградникам для машин и с плантаций — к шоссе, проверял, проверял… Беседовал с агрономами, виноделами, инженерами, останавливался у домов жителей, узнавал, как они настроены, готовы ли довести уборку до успешного конца. У всех ли есть одежда и обувь на тот случай, если погода испортится? Могут ли матери на кого-нибудь оставить детей? Справились ли все с работами на приусадебных участках, чтобы не отрываться от общего дела? И люди дивились: сколько о нас заботы! Раньше-то никто ни о чем не спрашивал, слышалось только: на работу, на работу!

Обычно его сопровождал Симион Софроняну. Тот считал себя знатоком положения в районе; однако, разъезжая в те дни вместе с Могой, убедился, что знает только общее состояние дел, и то больше — из докладов, отчетов, из информации, собиравшейся его подчиненными. А Максим Мога получал данные на местах. Софроняну вспомнил Могу на трибуне недавнего пленума райкома, услышал как наяву его сильный голос, ронявший каждое слово четко и к месту. Теперь он понимал, откуда берется конкретность его речей, правильная оценка положения, ясные, уверенные предложения. И еще Софроняну сумел подметить, что Максим Мога на трибуне и Максим Мога на участках вместе составляли единое целое, были одинаковы — в слове и жесте, в занимаемой позиции. Теперь он понимал также, что заставило его все-таки остаться: это была личность Моги. Взвесил все, передумал обо всем и пришел к выводу, показавшемуся наиболее разумным: судьба не каждый день сталкивает нас с таким человеком, каким был Мога, от которого можно столь многому научиться. Если только захотеть. Кишинев может и подождать. Раньше надо пройти школу Моги.

В один из дней Максим Мога вместе с Симионом Софроняну сделал остановку в Зоренах. Обычно он заранее ставил в известность директоров совхозов и секретарей партийных организаций, что едет к ним в гости. Не любил появляться неожиданно, будто хотел поймать людей с поличным. Внезапные проверки и ревизии устраиваются только там, где в них есть прямая нужда. Аксентий Трестиоарэ, директор совхоза, ожидал их в своем кабинете — довольно вместительном, но обставленном старой мебелью, с выцветшими обоями на стенах, отчего помещение выглядело довольно мрачно. Директор, водрузив на нос очки, читал газету. На письменном столе справа лежала папка со всеми документами, необходимыми для того, чтобы ответить на возможные вопросы генерального директора. После памятного для него собрания в Селиште, когда он пытался воспротивиться Моге, Аксентий Трестиоарэ по возможности избегал новых встреч. Не то чтобы боялся, скорее для того, чтобы обезопасить собственное самолюбие от острого слова генерального директора.

— Опять эти американцы черт те что творят. — Трестиоарэ ткнул пальцем в «Правду», развернутую на столе. — Мы-то все ломаем головы, как бы украсить землю и сделать ее богаче, а они — как бы уничтожить на ней все живое.

— Поэтому мы и сильнее, и больше у нас друзей, — ответил Симион Софроняну. — Ибо боремся за то, чтобы мир стал краше и безопаснее.

— И также за то, чтобы стол советского человека стал еще изобильнее, — продолжал начатый разговор Максим Мога. — Каким же будет вклад совхоза «Зорены» в это наше общее дело?

Аксентий Трестиоарэ вынул из кармана большой носовой платок и вытер крупные капли пота. «Этот человек не хочет ничего знать ни о чем, кроме работы, — подумал он. — Может, у меня случилась беда, надо бы ею поделиться, да с кем прикажете?» Но Мога ждал ответа, и он раскрыл свою папку.