Георге Георгиу - Возвращение к любви

— Вот тебе целая пачка! — обрадовался Михаил. И тут же удивленно застыл с пачкой в руке. — Друг мой, а с каких это пор ты отравляешь себя?

— Да вот случается такое, — неопределенно ответил Павел.

Сломалась жизнь, которую Анна считала нерушимой. Она думала, что мерное течение этой жизни, в которой были радости, красота и покой, не поколеблется, пока они живы, и продолжится в детях. У Анны было все: любимая работа, дочь, которую она обожала, муж, который боготворил ее, оберегал от волнений, предупреждал ее желания. Случалось, конечно, что он повышал голос, срывался, но Анна считала это естественным — семейный очаг не вечный праздник.

Вечных праздников не бывает…

Когда же пошатнулся первый камень в основании их семейной жизни? Невозможно было установить минуту, час, как невозможно ощущать землетрясение, эпицентр которого находится очень далеко от тебя!..

Одно время она думала, что все зло идет от ее чрезмерного увлечения своей работой. Виною были те дни, когда она с утра и до поздней ночи пропадала на виноградниках, вечера, ушедшие на собрания, заседания, вечера, отнятые у мужа.

Но это была всего лишь дымовая завеса, которая отделяла их обоих от истинной причины.

В какой-то момент в доме появилось два хозяина. Анна уже не подчинялась Илье, ее личность, некогда подавленная его властным характером, как бы проснулась и потребовала прав на собственное существование не только в поле, но и дома.

И Илья, привыкший командовать и подчинять ее своей воле, взбунтовался. Нашел, а может быть, встретил случайно другое существо — мягкосердечное, всегда готовое потакать и безропотно подчиняться ему. Это была молоденькая учительница, не красавица, не дурнушка, но достаточно смекалистая, чтобы понять его слабости. И незаметно он, которого Анна всегда считала волевым, мужественным человеком, оказался в ее власти.

Анна ни в чем не упрекала учительницу.

Не упрекала и Илью. Нашла в себе достаточно твердости, чтобы, убедившись в необратимости случившегося, окончательно порвать с ним. Забрала Марианну и перешла на квартиру к своей бывшей хозяйке, тетушке Иляне.

Тяжело ей было оставить мир, где она впервые познала радости любви и отдала годы своей молодости созиданию того, чем имела право гордиться. Она уходила не на день, не на год, она никогда больше не вернется в Албиницу, надо было уехать, иначе мучились бы и она и дочь. Илья приходил иногда проведать Марианну, и девочка вся светилась счастьем; в такие минуты Анна винила себя, что не сумела сохранить семью.

До того как Анна встретила Могу, она еще не решила, куда уехать. Ее обрадовало его предложение: она будет среди друзей, ей легче будет заново начинать жизнь. Она почувствовала сердечную благодарность к Моге, за поддержку в тяжелую минуту.

На другой день, придя в правление за приказом об освобождении от работы, она узнала от Арсене, что Мога уезжает из Стэнкуцы. Известие ошеломило ее, спутало все ее планы, оно же и заставило Анну немедленно пуститься в дорогу…

Она выложила Моге все, как на исповеди. Ни с кем еще не говорила она так откровенно о своей беде. Мога ни о чем не расспрашивал. Он внимательно выслушал Анну и стал рассказывать ей о перспективах Стэнкуцы.

— Завидую я вам, Максим Дмитриевич, — вздохнула Анна. — Все вам ясно, нет у вас сомнений, колебаний… А я…

Мога слушал ее внимательно, глядя на окно, как будто на его стекле, разрисованном морозом, отражалось все, о чем они говорили с Анной. А за окном был совершенно другой мир, там собирались в группы люди, оживленно беседовали, иногда кивали головой или указывали рукой на кабинет Моги. Конечно, они говорили о нем, о его отъезде. На улицу вышел мош Костаке, и люди поспешили ему навстречу, как к человеку сведущему и посвященному во все тайны.

Мош Костаке, очевидно, попросил сигарету, так как ему протянули сразу несколько пачек. Старик закурил, выпустил дым колечками, слушая, что ему говорят, и чуть наклонив голову набок, после чего поднял руку, как бы прося слова. Группа вокруг него сомкнулась теснее, мош Костаке заговорил. Время от времени он замолкал, чтобы затянуться сигаретой. Все терпеливо ждали, когда старик продолжит свою речь. Вскоре люди разошлись; но через несколько минут собралась новая группа. Та же сцена и того же содержания, только кроме моша Костаке были другие актеры, и они сразу же окружили старика. Незаметно мош Костаке становился главной фигурой, потому что напоследок рассказывал долго и даже отвечал на вопросы. Он вошел в свою роль: с каждым разом его речь становилась намного продолжительней…

«Такова жизнь, — подумал Мога, — уходит один, приходит другой, так меняются на сцене действующие лица… Придет день, когда судьба Анны соединится с судьбой другого человека, и все ее сегодняшние треволнения останутся в памяти как дымка, а может, и забудутся вовсе».

— Вы правы, — повернулся Мога к Анне. — Здесь вам будет трудно. Может быть, поедете со мной?

— То есть? — возмутилась Анна. — Вчера вы мне предлагали одно, сегодня — другое… — Она поднялась со стула, намереваясь уйти. Но осталась, держась за спинку стула и стараясь не смотреть на Могу, будто он сразу стал ей антипатичен. Глаза ее остановились на диаграммах, развешанных на стене, и, продолжая разговор, Анна как бы обращалась к ним: — Вы мне подсказали мысль о переходе в Стэнкуцу… И вы же теперь отговариваете…

— Когда вы рассказывали мне позавчера о персиковом саде, мне понравилось, как вы ставите вопрос, — стал пояснять Мога, чтоб рассеять ее недоумение. — Но лишь сегодня мне пришла в голову мысль, что и в Пояне потребуются такие специалисты, как вы. Возможности аграрно-промышленного объединения очень велики. И это, если чутье меня не подводит, устроит вас намного больше, чем работа в Стэнкуце. Безусловно, нагрузка будет посерьезней, но именно в этом вы и нуждаетесь теперь… И, чтобы сразу уточнить положение вещей, должен предупредить вас, что даже если останетесь здесь, я все равно заберу вас потом в Пояну!..

Анна нахмурилась. И чего это люди бросаются словами, которые так ранят тебя?..

«Должен вас предупредить… предупредить…»

Кто еще так говорил с ней? Да, Илья… «Должен тебя предупредить, что ты можешь устраивать свою жизнь, как тебе хочется!..» Каким доброжелательным хотел показаться Илья! Жертвует, мол, всем для ее блага.

— Вы извините меня, Максим Дмитриевич, — с огорчением сказала она, — но вы, вероятно, считаете меня шахматной фигурой, которую можно переставлять по собственному желанию… Лишь бы выиграть партию…

Она сняла с вешалки пальто и быстро оделась. Анна чувствовала, как к горлу подступают слезы, и хотела поскорее уйти, чтобы Мога не увидел ее плачущей. Но он был уже рядом и легонько ухватил ее за руку.