Георге Георгиу - Возвращение к любви

Теперь она, собственно, пришла по срочному вопросу, не терпевшему отлагательства, и заговорила о нем решительно, с нескрываемой болью:

— Не могу, Максим Дмитриевич, выполнять указания Софроняну, заведующего сельхозуправлением. У совхоза пятьсот сорок гектаров виноградников, вместе с теми, которые мы отремонтировали нынешней весной. А природа в эту зиму наказала нас тяжко, — вздохнула она. — Но Софроняну настаивает, чтобы мы посадили еще шестьдесят гектаров. Нет у нас больше в Боуренах земель под виноградники, Максим Дмитриевич! — она сложила молитвенно руки, ее красивые глаза увлажнились. — Где их отрезать, от участков, подготовленных под кукурузу? Или под подсолнечник? Уж лучше голову на плаху! — Она энергично тряхнула длинными волосами, словно хотела убедиться, что голова еще держится на плечах. — Вот в чем у нас беда, Максим Дмитриевич, и я пришла просить у вас помощи!

Мога смотрел на нее с искренним восхищением. На мгновение привиделась картина: Элеонора кладет гордую голову на грубую плаху палача… Разве такое можно было допустить?! Он был уверен, что эта женщина, «весьма милая», какой описал ее Войку и какой она была на самом деле, способна вступить с целым светом в бой за свою правду.

«Но разве только ее это правда? — продолжал Мога свою мысль. — Это также наша правда, общая для всех».

— Элеонора Аркадьевна, не сомневайтесь в моей поддержке. Ибо справедливость на нашей стороне, и потому еще, что такую голову, и красивую, и умную, мы обязаны любой ценой уберечь от плахи, — добавил он с улыбкой. — Надеюсь вскорости отсюда выбраться; мы рассмотрим ваш вопрос и наведем должный порядок. Пока же передайте товарищу Софроняну, что получили от меня указание — с посадкой повременить. Мы не станем, поверьте, менять хлеб на вино. По крайней мере — пока я буду оставаться в Пояне!

Элеонора Фуртунэ поднялась на ноги. В глазах ее искрилась радость. Высокая и стройная, с порозовевшими щеками, она лучилась целительным светом, заполнившим не только скромную больничную палату, но также сердце ее временного жильца. Его — в особенности.

— Спасибо, Максим Дмитриевич! — сказала она с волнением. — Признаться, я очень рассчитывала на ваше содействие. Как сказал вчера Войку: «Только Мога тут в силах помочь. Его слова у нас — закон». Я часто думаю, — продолжала она с горечью, — что наши виноградники стали предметом своеобразного культа. Даже этой весной вместо погибших столовых сортов мы сажаем каберне, ркацители. От них больше дохода, с ними делаем больше вина!

— Кто-то из древних, — усмехнулся Мога, — кажется, врач, утверждал, что вино приносит людям больше пользы, чем всемогущие боги. Существует целая литература, посвященная винограду, вину. Настоящий культ вина, с которым я, при все моем уважении к классической древности, никак не могу примириться. Мы с вами, дорогая Элеонора Аркадьевна, обязаны помочь людям увидеть в грозди винограда произведение высокого искусства, дарящее людям здоровье и радость. Вот он, культ, который, по-моему, можно допустить, до которого каждому, однако, еще предстоит возвыситься. Чтобы восторжествовал истинно светоносный дух.

Было ясно, что ни Максим, ни Элеонора Фуртунэ не спешат закончить беседу. Между ними нежданно возникла общность мыслей и взглядов, взаимная симпатия. Элеонора опять уселась на стул, охватила руками колени. Разговаривая, она то слегка склонялась в сторону Моги, то вновь выпрямлялась, будто невидимая волна неустанно толкала ее к нему, но в последнее мгновение возвращала назад. Она рассказывала о Боуренах, о тамошних людях, жаловалась на то, что доходы совхоза невелики и не дают средств хотя бы на реконструкцию центра села, на то, чтобы сделать его более современным; а ей ведь встречались уже иные села в других районах с тротуарами и улицами, покрытыми асфальтом, с домами как настоящие коттеджи, с природным газом, водопроводом, с тремя или четырьмя детскими садами. Из такого села никто в город уже не сбежит. Напротив, сбежавшие некогда возвращаются.

— Вы все еще здесь?!

На пороге незаметно возникла дежурная сестра.

Элеонора Фуртунэ вмиг умолкла и посмотрела на нее с удивлением: чего ей еще надо? И тут, словно вернувшись к действительности, посмотрела на часы и с испугом поднялась: она просила разрешить ей пятиминутное свидание, а просидела у больного битый час!

— Боже мой, целый час! — повторила она громко и торопливо убрала волосы под норковую шапочку.

— А я и не заметил, как пролетело время. Кажется, что вы только что и пришли, — сказал Мога.

Сестра между тем оставила дверь открытой и осталась сама в коридоре, ожидая, когда посетительница удалится. И Мога добавил уже тихо:

— Я чувствую себя так хорошо, что готов хоть сейчас ехать в Пояну.

— И вправду, чего вы еще ждете? Машина — внизу, у парадного, час езды — и мы на месте, — засмеялась Фуртунэ. — Здорово было бы с моей стороны, не так ли, — похитить генерального директора прямо из больницы? Но сестра не допустит. До свидания, Максим Дмитриевич. Жду вас в Боуренах, — перешла внезапно она на официальный тон.

Вскоре сестра вернулась — с уколами. Пощупала, однако, вначале пульс и улыбнулась:

— Если после визита товарища Фуртунэ сердце спокойно, капризы фортуны нам уже не страшны. Но инъекций, Максим Дмитриевич, вам пока не миновать.

— Прошу. — Он закатал рукав пижамы. — Разве вы знакомы с Элеонорой Фуртунэ?

— Еще бы! Она провела у нас полтора месяца, два года тому назад. После смерти мужа. Очень страдала. Умная женщина, каких только поискать.

— Как вы думаете, когда я смогу выписаться отсюда?

— С сердцем шутки плохи, — ответила сестра. — Вот оно, вроде в порядке, и вдруг…

Мога улыбнулся.

— Не пугайте меня, пожалуйста. Вы же сами сказали, что после такого визита мне уже нечего бояться. А знаете ли, что излечение иногда наступает так же внезапно, как и смерть? Мне кажется, на этот раз смерти придется отступить надолго, очень надолго.

Сестра с пониманием улыбнулась:

— Когда товарищ Фуртунэ лежала у нас, все мужчины были в нее влюблены. — И тут же вышла, предоставив Моге поразмыслить над услышанным.

Он стал мерить небольшими шагами узкую палату из конца в конец, заложив руки за спину, думая о директрисе из Боурен. Все, что сказала она ему в тот день, жило теперь в памяти, задавая работу уму и чувствам. И, расхаживая по комнате с опущенной головой, словно под бременем тяжких дум, он увидел на блестящем паркете заколку черного цвета. Мога наклонился, поднял вещицу с пола и положил в карман пижамы.

На следующее утро с обычным обходом пришел лечащий врач; послушал ему сердце, пощупал пульс.

— Мы на верном пути, — сказал он, немного рисуясь, ибо в этом была также его заслуга, и Мога поспешил это подтвердить: он очень доволен лечением, но был бы еще более благодарен, если тот отпустил бы его домой. Конечно, не сегодня же, можно еще денек-другой подождать, но не более, его ожидает столько забот, столько людей! Не мог же он сказать, что эта спешка вызвана Элеонорой Фуртунэ, ее появление словно пробудило его от спячки, напомнило, что его место — среди людей, на полях и виноградниках, что существует множество важнейших проблем — Элеонора разложила их для него по полочкам, каждую в отдельности, — и ждут, ожидают именно его, чтобы он разобрал их по косточкам, чтобы нашел затем им должное решение. Об этом думал он вчера допоздна, и спал поэтому вовсе не так спокойно, как он похвастался перед врачом, но его хорошее самочувствие было чистейшей правдой.