Альберт Мифтахутдинов - Закон полярных путешествий: Рассказы о Чукотке

— Знай наших! — довольный, орал Левочкин.

Зал аплодировал.

И Стас разошелся не на шутку, видать, последняя рюмка помогла.

— Выручай Стаса! — крикнул Левочкин Натали.

Натали выплыла из-за стола, вошла в круг. Теперь две женщины исполняли танец, только одна из них была одетой. И у нее не все хорошо получалось, но она танцевала свой танец, и в этом танце смотрелась, очень смотрелась тоненькая Натали. Оркестр наяривал что есть силы, и за всеми столиками прекратили трапезничать. Никогда здесь не видели танцующую гостью. А эта гостья танцевать умела!

Танец закончился. Все трое пошли к столику. Вынырнувший откуда-то из закутка официант преподнес Натали громадную красную розу.

Натали поблагодарила, сделав книксен.

«Обалдеть можно!» — ахнул Левочкин.

Стас натянул рубашку, а галстук протянул танцовщице.

— Презент, — сказал он.

Танцовщица вытащила из волос ленту, заколку и протянула все Стасу.

— Ченч! — засмеялся Левочкин.

— Мерси, — сказал Стас, принял подарок и галантно поцеловал ей руку.

Танцовщица чмокнула его в щеку, засмеялась и побежала на эстраду. Музыканты сделали перерыв.

— Ну, Стас! Ну, молодец! — восхищался Левочкин. — Не подкачал! Это по-нашенски! Честно говоря, не ожидал я от тебя такой прыти!

— Отдыхать так отдыхать, — тяжело дыша, скромно потупился Стас. — А ты розы такие когда-нибудь видел? — отвлек он внимание Левочкина.

Никто из них — ни Стас, ни Левочкин, ни Натали — не видели никогда таких громадных роз — красная роза величиной с футбольный мяч. Благословенна земля, на которой растут такие цветы!

— Ее только что срезали во дворе, — объяснил Ахмед и улыбнулся.

Так и не суждено было ребятам узнать, что это — подарок официанта или жест, щедро оплаченный Ахмедом.

Утренняя дымка — предвестник жаркого дня — висела над городом. Было тепло и безлюдно. Добирались пешком, здесь недалеко.

Ося прошел в конец длинного коридора и у номера Натали столкнулся с Ахмедом.

— Ты туда или уже оттуда? — неожиданно для себя бесцеремонно ляпнул Левочкин.

Тот смутился. Молча переминался с нога на ногу.

— Спит? — спросил Левочкин.

Ахмед развел руками и улыбнулся. Улыбка не могла скрыть печаль его черных арабских глаз.

— Идем к нам… — сказал Левочкин.

— О! О! — застонал Ахмед. — Голова!

— Ничего, пройдет. Идем. Она спит. Морген, морген нур нихт хойте…

— …зо заген фаулен лейте [17] Завтра, завтра, не сегодня… — так ленивцы говорят (нем.). — печально улыбаясь, продолжил Ахмед.

Левочкин взял его под руку, и они пошли назад по длинному коридору.

— Я приду, — сказал Ахмед. Он направился в свой номер и вскоре вернулся с двумя бутылками кока-колы.

— Я ему всю обедню испортил, — сказал Левочкин и кивнул на Ахмеда.

— Чего? — не понял Стас.

— Стоял у дверей Натали.

— А она? — спросил Стас.

— Кто? Дверь или Натали? — разозлился Левочкин.

Из всего Ахмед понял, что речь идет о Натали, и смотрел на друзей с надеждой.

— Спит Натали, — опомнился Левочкин. — Шляфен.

— Шляфен, шляфен… — закивал Ахмед.

— Какая программа на завтра? То есть уже на сегодня? — спросил Стас.

Левочкин перевел.

— Отдых до половины дня, — ответил Ахмед. — Свободное время.

— Завтра, то есть сегодня, наш праздник, — сказал Стас.

— Да! — воодушевился Левочкин. — Седьмое ноября, Ахмед. Революция. Слыхал? — Тот смотрел непонимающе.

— Октябрь, Ленин. Понятно?

— Да, да, — закивал Ахмед. — Экспроприация.

Левочкин порылся в карманах, протянул Ахмеду металлический рубль с изображением Ленина.

— Держи. На память. В честь праздника.

— Ишь ты, — пробурчал Стас, — экспроприацию он сразу понял.

— Да, да, — закивал Ахмед. — Нельзя взять деньги у одного и отдать их другому. Это знают все мусульмане. Бог не простит и в загробной жизни накажет.

— А в этой жизни пусть все будет у Хасана, да?

— О! Если б Хасан Второй выполнял все, что обещает, мы бы давно ходили по цветам и коврам, — воодушевился Ахмед.

— Так в чем же дело? Найдите другого Хасана!

— Ося! Хрен редьки не слаще. Ты не так его учишь, и нечего про политику. Не наше это дело, да? Пусть живут как живут. Не вмешивайся. Нас же предупреждали.

— Ты прав… Я увлекся.

— А почему один толстый, другой тонкий? — спросил Ахмед.

— Почему?

— Потому, что у одного кошелек толстый, а у другого тонкий.

— И все?

Ахмед пожал плечами.

— Лучше давай про женщин, — сказал Стас. — А то, мне сдается, или ты не так переводишь, или он не то молотит.

— Он своеобразно мыслит, Маруся. Не забывай, мы в Африке.

Утром друзья сели за столик к Натали и Ирине Павловне. Дул легкий бриз, и было холодно.

— Мы девушку видели, в красном, — доложил Стас Ирине Павловне.

— Знаю, в ночном клубе. Ну и как?

Стас вздохнул.

— Нет слов. А на Левочкине вон и лица нет. Такова арабская жизнь…

— Вы должны демонстрировать образец нравственности, — глаза Ирины Павловны лукаво лучились.

— Это пусть Стас демонстрирует, — снял с себя ответственность Левочкин.

— А если она красивая? — спросил Стас, и его круглое бородатое лицо, как всегда, выражало святость.

— Мое дело предупредить, — засмеялась Ирина Павловна.

— Другие, как мне известно, тоже ведут себя не лучшим образом, — бурчал Левочкин.

— Ну уж? — возразила Натали.

— Конечно… Глазки строим, завлекаем… обещаем, обещаем. Беса ме мучо. Подарки принимаем… Так советские люди не поступают… Где ж ответная благосклонность? Где беса ме мучо? А?

Натали покраснела:

— Совсем вы тут в жаре чокнулись, мальчики!

И, не допив кофе, она встала из-за стола.

— Ну зачем вы ее так? — укоризненно прошептала Ирина Павловна.

— Левочкин просто не в духе…

На Стаса накатила черная меланхолия, дом вспомнился, дети, далекая северная бухта, темно там сейчас, электрический свет круглые сутки, шапки тяжелых туманов надеты на сопки, только не видно их, туманов, ничего отсюда не видно, одно знают друзья — темно там сейчас, дует ветер, идут дожди, льды забили бухту, светятся огоньки домов, огоньки карабкаются по сопкам, тепло там дома, уютно.

— Скоро уедем, — успокаивает его Левочкин. Идут они по бульвару Мескини.

«Сейчас дойдем до площади Объединенных Наций, затем свернем — и назад, к себе, в отель «Вашингтон», а то совсем раскис Стас», — думает Левочкин.

Красивые пальмы на площади, и все тут прекрасно. Хороша Касабланка и днем и особенно вечером. Ах, Касабланка, Касабланка! Чего ж глаза на нее не глядят и хочется в чукотскую ночь?

— Домой хочу, — бурчит Стас. Он идет тяжело, устремив взгляд под ноги.

На площади Объединенных Наций катаются дети на роликовых коньках.

— Каково им, бедным, без снега-то, а? — сочувствует Левочкин.