Александр Андреев - Широкое течение

— Убирайтесь вы к черту!

Семиёнов, как бы протрезвев, отступил в сторону, вытянулся и произнес декламационным тоном:

— Уступаю! Иди, дитя коллектива, герой на один сезон! Несчастный…

Антон повернулся, чтобы ответить, но Семиёнов, подаваясь вперед, уже пересекал залитую лунным светом аллею.

— Как хорошо, что все это разрушилось и ты не связала своей судьбы с Иваном Матвеевичем, — проговорила Елизавета Дмитриевна. — Один неверный шаг, и было бы плохо всем: тебе, потому что ты все равно не смогла бы его полюбить; ему — чувствуя себя нелюбимым, он тоже страдал бы; а Антону — тому совсем было бы горько. Да и мне не сладко: видела бы все это и мучилась, считая себя злодейкой.

Таня с нежностью прижалась плечом к ее плечу, усмехнулась с лукавством:

— Ага, переживаешь! Так тебе и надо — не навязывай другим своей воли. Ты считаешь меня глупенькой, думала, что я так и кинусь в воду, не попробовав ее хоть одним пальчиком. А я, оказывается, стреляный воробей — сообразила… Вот я какая!

Женщины сидели в сквере, со всех сторон замкнутом стенами высоких домов. Елизавета Дмитриевна занималась рукоделием, Таня, отложив книжку и раскинув руки вдоль спинки скамеечки, смотрела на блекнущее небо. Августовский день медленно истлевал, красные закатные лучи зажгли окна верхних этажей, стекали с крыши неслышными золотыми ручьями. Веяло предвечерней прохладой, но каменные дома источали тепло, создавая духоту.

Елизавета Дмитриевна, отложив на колени вышиванье, распрямила спину, вытянула ноги и, разглядывая вышитые ею яркие цветы и листья на белой, туго натянутой материи, тихо спросила:

— Антон очень настаивает на женитьбе?

— Что ты! — быстро отозвалась Таня, и румянец медленно зажег ее щеки; носком туфельки она старательно вычерчивала узор на песке. — Он очень смирный при мне, стеснительный… Он ни за что не осмелится сказать мне об этом…

— А ты и не спеши, — посоветовала Елизавета Дмитриевна поучительным тоном, привычно входя в роль заботливой опекунши. — Пусть потомится, крепче любить будет… Присмотрись к нему за это время, как он поведет себя, не изменится ли… Навек ведь сходитесь… А парни пошли избалованные…

Таня засмеялась:

— Опять поучаешь! Пока я присматриваюсь и выжидаю, он возьмет да женится на другой. А тебе опять страдать за меня.

— Любит, так не женится, — сердито сказала Елизавета Дмитриевна, склоняясь над вышиванием. — А женится — туда ему и дорога: значит, показное все было, не настоящее.

Таня обхватила ее за плечи, ткнулась лбом в висок ей, прошептала:

— Не сердись. Я ведь пошутила. И видимся-то мы с ним урывками, мимолетно: недавно встретила, гляжу — глаза хоть и ласковые, но беспокойные, озабоченные: все мысли его там где-то — в цеху, в бригаде…

Стосковавшись по молоту, по горячему металлу, загорелый, пышущий здоровьем, сверкая белозубой улыбкой, Антон штамповал детали как бы играючи, испытывая опьяняющую дрожь во всем теле. К концу дня руки, плечи, спина приятно ныли от усталости, как в давние-давние времена, — сказывался месячный перерыв. Сарафанов едва успевал кидать ему заготовки. В первые же дни выработка бригады резко повысилась, хотя в летние месяцы, в жару, когда кузница превращается в настоящее пекло, темп ковки заметно ослабевал.

И хотя с Татьяной удавалось встречаться редко, урывками, Антон всегда ощущал — куда бы ни шел, что бы ни делал, с кем бы ни говорил, — она незримо стоит за его спиной, теплая, нежная, неутомимо внимательная, и это придавало ему сил и смелости.

Ему никогда не забыть момента встречи его с Таней, когда он возвратился с юга. Он стоял в вагоне у окна и с нетерпением и беспокойством вглядывался в толпу встречающих, глазам больно было смотреть от напряжения и пестроты женских нарядов. Всю дорогу он гадал: придет она или нет? Хотелось, чтобы пришла, она сама обещала, — он уехал из санатория на день раньше, чтобы попасть в Москву в воскресенье. За окном мелькали незнакомые улыбающиеся лица, кто-то уже махал рукой… Где же Таня? На какую-то секунду взгляд остановился на ее лице — Антон нашел бы ее среди тысячной толпы. Он схватил чемодан и начал пробиваться к выходу. Когда-то он завидовал другим: их провожали, встречали, торопливые поцелуи перемежались заботливыми словами, обещаниями, тоскующими взглядами. Теперь пусть завидуют ему, — его пришла встречать Таня, лучшая из женщин!..

Таня стояла среди толпы в легком сиреневом платьице, с букетиком цветов; увидев спрыгнувшего с подножки Антона, она улыбнулась и несмело махнула ему рукой. Он подлетел к Тане, ему хотелось поцеловать ее, но он не решался, — казалось, что все люди смотрят на него. Тогда она поцеловала его сама и поднесла цветы; Антон утопил в них лицо, вдыхая аромат, потом вернул обратно. Мимо них проходили пассажиры и встречающие; они стояли в этой толчее, обменивались незначительными словами, — какая там на юге погода, как ехалось, что нового в кузнице? — а глаза спрашивали и говорили другое — о любви, о тоске, о радости свидания… Они не замечали, что платформа давно опустела.

Прошла неделя после того, как Антон приступил к работе. Старший мастер Самылкин, распаренный, будто расплывшийся от жары, в синей майке-безрукавке под распахнутым халатом, устало и неторопливо обойдя нагревательную печь, остановился у окошка, пальцем поманил его к себе. Приподняв кепку, он вытер платком шею, затылок и проговорил прерывисто, с одышкой:

— Володя Безводов просил зайти к нему. Видно, разбирать тебя хотят… Гляди, парень…

Антон знал, что скоро начнется комсомольское собрание, которое должно дать ему рекомендацию в партию.

Прошло семь лет жизни в комсомоле, жизни беспокойной, горячей, неутомимой, и собрание это как бы подводит под его юностью итоговую прощальную черту. Прощальную ли? Антона охватило волнение. Он видел перед собой устремленные на него юношеские глаза, пристальные, внимательные и доверчивые, и повторил про себя: «Как бы ни сложилась дальнейшая моя судьба, куда бы она меня ни завела, я навсегда сохраню любовь к комсомолу: он вывел меня, деревенского парнишку-сироту, на широкую дорогу и сказал: иди. Эта дорога привела меня в партию…»

Ребята проголосовали единогласно. Даже Олег Дарьин приподнял руку, хотя тут же убрал ее, и председатель собрания Сидор Лоза придирчиво спросил:

— Дарьин, ты «за» или «против»? Как-то непонятно ты голосуешь…

Тот вскинулся и крикнул:

— Может, обе руки поднять?..

После собрания Антон направился прямо к Полутенину. Волнение еще не улеглось, и, подгоняемый им, он почти бежал.

Фома Прохорович только что вернулся с огорода и умывался, низко наклонившись над раковиной; Мария Филипповна, сторонясь брызг, стояла поодаль с полотенцем через руку, ворчала: