Сергей Воронин - На своей земле

Вопрос прозвучал внезапно.

— Это за каким же лешим тебе знать надобно? — нахмурился Клинов.

В Ярославской Павел Клинов не пользовался уважением среди колхозников. Он потому и решил уехать, что очень уж досаждали ему односельчане, и наказывал жене, чтобы на новом месте она сразу вступала с земляками в перепалку, если те вздумают попрекать старым. Как никак, а Карельский перешеек сулил иную жизнь, и хотелось на новой земле уважения и своего солидного места в колхозе. Вот почему и взъелся на Субботкина Павел Клинов, поняв его слова как намек на свою незадачливую жизнь. А Марфа шлепнула мокрой тряпкой о стол и подбоченилась.

Николай удивленно посмотрел на Марфу, потом на Павла.

— Скоро предполагаются выборы правления, так хочется заранее знать людей. К тому же не ясно, кто может стать председателем…

Павел Клинов важно прошелся по кухне. «Ага, вот, значит, куда он гнет», — подумал он и, остановившись перед Субботкиным, сказал:

— Так бы и говорил. Могу возглавить. Марфа, дай стул!

Марфа всю жизнь ждала случая, когда Павел станет председателем или бригадиром. Ждала того дня, когда она пойдет с ним под руку по деревне и все встречные будут им кланяться и вести с мужем серьезные разговоры, спрашивать советов, благодарить за науку. Когда она выходила за него замуж, то виделось ей: дом пятистенок, корова, большой огород, лошадь, гуси, куры. В то время в деревне процветал нэп. Лавочник Терентьев, гремя колокольцами, гонял тройки на масленой, из Ярославля наезжали закупщики и давали хорошие деньги за зерно. Отец Павла Клинова, жадный рыжий старик, хитро посматривая на молодуху, частенько говаривал: «Родишь внучонка, пятистенок отстроим. Хозяйство поведем шире». Марфа знала: у него есть деньги в кубышке. По догадкам — немалые. Проходили года, родился Костя, а старик все ждал, словно не верил, что к нему придет смерть, и не трогал денег. Смерть пришла внезапно. Свекор упал с сеновала. Когда к нему подбежал Павел, он был уже мертв. И кубышка осталась где-то в земле. Сколько ее ни искали, так и не нашли. Павел до того рассердился на отца, что даже отказался делать поминки, и если бы не Марфа, то, может, похоронили бы старика без обряда. С тех пор ровно что надломилось в семье Клиновых. На хорошую, легкую жизнь не надеялись. Но нет-нет, да и раздумается Марфа о той жизни, какая виделась ей в девичестве. В такие дни она была ласкова с Павлом, верила, что он и сам, если захочет, сможет поднять пятистенок. А Павел, слушая ее, начинал раздувать ноздри и важно говорил: «Могу!» Но стоило ему выйти на работу, как все его решения и планы выдувало из головы, словно ветром. Приходя домой, он начинал жаловаться на председателя, на бригадира, уверял, что они заедают его, нарочно дают самую трудную работу, что, чем так мучиться, уж лучше и не работать. Марфа слушала его, соглашалась и негодовала на жизнь. Надо сказать, что она до сих пор еще верила в мужа и ругалась с колхозниками, если они называли его лентяем.

Сотрясая дом, хлопнула дверь. На пороге стояла в коротком ситцевом платье Полинка.

— Чего тебе? — сердито оглянулась на нее Марфа.

— Никандр велел всех комсомольцев собрать. Пускай Костя через час в наш дом является.

Но Марфа только махнула на нее рукой, а Клинов, будто не замечая Полинки, продолжал, обращаясь к Субботкину:

— Изъявляю свое согласие… К тому же у меня и сын комсомолец. А что касается гусениц, так мы не в обиде. К слову пришлось…

Полинка удивленно слушала. Глаза у нее стали совсем круглые. Она даже приподнялась на цыпочки, хотя и так было все хорошо видно. Павел Клинов мельком взглянул на ее коленки, улыбнулся, но тут же стал строгим, вспомнив, что рядом стоит жена. А Марфа, чувствуя, что в ее жизни настает серьезный момент, заметалась по избе и, схватив табуретку, грохнула ее перед Николаем.

— Садитесь! — и стала нахваливать мужа. — Если бы не он, так не знаю, как бы и жизнь прожила. Уж такой умный, такой зоркий. Вот Полинка не даст соврать, уезжал — весь колхоз плакал!

Полинка съежилась и, прыснув в кулак, выскочила в сени.

Николай поглядел на выставленный сапог Клинова, на его раздутые ноздри и ничего схожего со своим отцом уже в нем не нашел. Он поднялся с табуретки, неловко потоптался на месте и торопливо вышел из избы.

Несколько минут в доме Клиновых стояла тишина. Только доносилось прерывистое посвистывание с сундука, да где-то в углу тоскливо звенела муха. Павел медленно убрал ногу.

— Это что ж такое получилось?

— А то. Всё эти Хромовы. Им, поди-ка, хочется своего тонкогорлого поставить на председательское место. Да уж как бы не так. Умру — не отдам свой голос за этакую мышь! — И Марфа остервенело принялась скоблить стол большим ножом.

Пока жена успокаивала себя бранью, Павел шагал по комнате и размышлял. До прихода Субботкина он и не думал о председательстве. Но теперь… кто ж знает, а вдруг?..

— Я вот что, покуда суд да дело, пойду в поле. И если, значит, начнут выбирать председателя, то мы и спросим: «А интересовался ли он землей? И в какой день он проявил свой интерес? Если не в первый, то почему мы должны вверять такому человеку нашу артель?» И тут, скажем, я выступлю и все расскажу касаемо земли и даже щепоть покажу в знак доказательства. Во как!

Он поглядел на жену, она на него, и вдруг они оба захохотали, представив, как это ловко выйдет, когда Павел покажет щепоть земли на собрании.

— Только ты, смотри мне, когда станешь председателем, не вздумай шашни заводить с бабами. А то ваш брат известный: чуть оперится и сразу за баловство…

— Эва куда бросило, — покровительственно похлопал жену по спине Павел, — да разве я тебя на кого сменяю… ласка моя, — и пошел к выходу.

На улице, совсем как у себя в Ярославской, ковырялись в земле куры. Два желтеньких цыпленка, трясясь на тоненьких ножках, растягивали за концы длинного червя. К ним подбежал третий. Он повертел головой и ловко уцепился за середину червя. Червяк не выдержал, оборвался. Все цыплята упали. Павел Клинов усмехнулся: «Это надо запомнить, только, чтоб третий не падал», — подумал он и пошел дальше. Отойдя несколько шагов, обернулся. Окинул взглядом свой дом. Больше всего ему нравилась крыша. Она была крутая, и уж что-что, а снег, пожалуй, не придется с нее счищать — сам свалится.

Над крышей медленно шли тяжелые тучи.

— Любуешься? — прозвучал за спиной Клинова тонкий голос.

Павел обернулся. Перед ним стоял Поликарп Евстигнеевич. В руке на веревке он держал большую пятнистую щуку. Пасть у щуки была раскрыта, как будто она нацеливалась проглотить жилистый темно-коричневый кулак Хромова.

— А мне, прямо сказать, не нравятся ихние дома. Кухни большие, горницы маленькие, а ведь не в кухне жить?