Сергей Воронин - На своей земле

Стояло солнечное утро. С осины доносился гомон. Грачи, кувыркаясь, дрались в воздухе, с высоты падали на ветви и качались на них, взмахивая крыльями.

Елизавета еле поспевала за мужем. Степан Парамонович думал, как бы это так получить наряд, чтобы Кузьма не подумал, что он, Степан Парамонович, испугался чего-то и пошел на попятный. Но Кузьма ничего и не подумал. Он приветливо ответил на кивок Степана Парамоновича и направил его бороновать, а Елизавету занарядил на посадку рассады. Но тут Степан Парамонович увидел на дверях нового сарая какой-то листок бумаги, который слабо шевелился на ветру. Степан Парамонович придвинулся к нему и побагровел, на лбу у него вздулась темная жила. Он сорвал листок и, скомкав его, бросил в председателя.

— Все! — крикнул Щекотов, выкатив глаза. И, ссутулясь, быстро пошел домой.

Елизавета побежала за ним.

— Чего там? Чего в ней?

Степан Парамонович тяжело дышал. Он расстегнул ворот рубахи, и все-таки воздуха ему было мало.

— Ну, чего ж ты молчишь, Степан? Что в ней? Да не беги так…

Он поглядел на нее и трясущимися бледными губами отрывисто сказал:

— Штраф наложили! Дожил… домой надо ехать!

Тракторы пришли вовремя, еще оставалась незапаханной половина земель. Трактористы, чумазые ребята, пропахшие бензином, в лоснящихся телогрейках, отдыхали только один день, а на следующее утро выехали на поля. Впереди ехал бригадир, тот самый танкист, про которого как-то говорил Кузьме директор МТС Сокол. Это был бравый парень. Он сразу включил третью скорость и так потянул за собой плуг с предплужником, что на дороге поднялась, словно дымовая завеса, густая пыль. За ним двинулся старенький, подпрыгивающий ЧТЗ с культиватором и позади «Уточка» с рядовой сеялкой.

Кузьма направил их на дальние поля. Теперь уж он твердо был уверен, что сев закончится в срок. Но ведь дело было не только в этом. Надо было так подготовить землю, чтобы урожай выдался обильный, чтобы в первый же год колхоз зажил богато.

И опять от зари до зари трудились на полях люди: рыхлили землю, под руководством участкового агронома удобряли ее суперфосфатами, засевали сортовым, не раз проверенным на всхожесть, крупным зерном. А тут еще подоспело время сажать рассаду, и Кузьма еле успевал следить за работой, проверять качество.

Прошло несколько дней, и однажды под вечер нарочный из сельсовета принес Кузьме телефонограмму — его вызывали в райком партии.

К этому времени, по сводкам, которые печатались в районной газете, колхоз «Новая жизнь» шел на втором месте.

— Надолго ли? — спросила Степанида Максимовна, укладывая в походный прорезиненный мешок еду.

— Дня на три…

Он оставил за себя Марию и поздно вечером вышел в путь.

— По тому делу? — спросил, прощаясь, Никандр, намекая на разговор со Щекотовым.

— Видно, по тому.

— Ну, ничего, Кузьма Иваныч, вы не расстраивайтесь. Я тут кое-что придумал. Все хорошо будет. — Он проводил его до крайнего дома. Кузьма поправил мешок и быстро зашагал на холм.

Вечер был пасмурный, по небу, толкаюсь, шли облака, собирался дождь, его ждали давно — теплого майского дождя. Под бугром ветер затих, тепло запахло рекой. У моста орали лягушки. Кузьма швырнул ногой булыжник, он плюхнулся в воду, и сразу стало тихо.

— Как вы испугали меня…

Кузьма вздрогнул.

Мария!.. Она стояла на мосту.

— Вы куда? — Она взглянула на него большими, почти черными в сумерках глазами.

— В район…

Мост качался в воде, было похоже, что они стоят на палубе и куда-то плывут. Ветер ласково шевелил волосы на виске у Марии. Опять заквакали лягушки.

— Это вы в них бросили? — с того дня, как она поговорила с Кузьмой, все стало как будто проще. У нее есть Петр. Она ждет его. И Кузьма теперь знает об этом.

— Хотите, я вас провожу?

Кузьма молча кивнул головой, они пошли, и все тише становился крик лягушек. А когда их овеяла сумеречная прохлада сосен, стало так тихо, что было слышно, как трутся ветви друг о друга. Пожалуй, надо бы Марии остановиться, но нельзя ведь оборвать Кузьму на полуслове. А он говорил о том, что теперь встречное обязательство будет выполнено, что те опасения, которые высказывал Щекотов об огородах, прошли, огороды обработаны и что, наконец, настало время спокойнее вздохнуть.

Нечаянно он коснулся ее руки, и на тыльной стороне ладони у нее осталось ощущение тепла, но он, видно, не заметил прикосновения и продолжал все так же горячо говорить:

— В счастливое время живем мы, Мария Поликарповна. Думается, какую войну пережили, сколько она нам нанесла ущерба, а вот прошел год, и легче стало жить, освоили новую землю, пройдет еще год — будут у нас большие стада, обильные урожаи, появятся машины, электрифицируем труд… На большие дела идем…

Он замолчал. Так они миновали лес. Вышли на луга. Впереди открылся огромный закат с белым облаком над горизонтом. А с севера двигались тучи. Они шли высоко, быстро. Кузьма все еще продолжал думать о делах, как вдруг поймал себя на мысли: «Как же так, почему Мария с ним пошла? Ведь ночь, а она идет?» Он взглянул на нее, и она, словно поняв его мысли, смутилась. И до этого они молчали, но сейчас наступило совсем другое молчание. Они вышли к бугру, спустились в низинку, и, чем дальше шли, тем тягостнее было молчание. Наконец, Мария остановилась.

— Мне пора… — сказала она, не глядя на Кузьму, и протянула руку.

Кузьма сжал ее прохладные пальцы.

— Как вернетесь, сразу зайдите к нам, — сказала она.

— Хорошо, — ответил он. А в голове было совсем другое: «Так зачем же она пошла? Если бы не нравился, так и не пошла бы…» Он крепче сжал ее пальцы и, потянув руку к себе, взволнованно глядел в ее темные, широко открытые глаза.

— Что это вы… — прошептала она и слабо, жалко улыбнулась, чувствуя, что у нее нет сил оттолкнуть Кузьму, вырвать руку.

Сладко запахло теплотой полей. Где-то далеко глухо прокатился гром. И вдруг его лицо стало совсем близко.

— Люблю, Машенька, — прошептал Кузьма и, не владея собой, поцеловал ее в губы.

Мария закрыла глаза, сладкая тоска охватила ее сердце, но она тут же очнулась, вырвалась.

— Что это вы, Кузьма Иваныч, — прошептала она, — зачем вы это сделали? — Но голос у нее был нерешительный, растерянный, и в нем совсем не было гнева.

— Машенька… — Кузьма взял ее опять за руку, но Мария резко отошла и, ничего не сказав, прижимая к груди руки, побежала в лес, к дому.

Появились блеклые расплывчатые тени. Тучи прошли, не принеся дождя.

Кузьма долго стоял, улыбаясь какой-то совсем необычной для него улыбкой, потом поправил заплечный мешок и, вспомнив, какие были горячие губы у Марии, удивленно подумал: «Поцеловал!»

Полинка уже лежала в постели, когда пришла Мария. Она видела, как сестра разделась и, словно спасаясь, прижалась к ней. Так еще никогда с ней не было, она дышала тяжело, взволнованно. И вдруг заплакала. Она плакала и думала о том, что произошло на дороге, и никак не могла понять, почему это получилось. Как могло случиться, что Кузьма поцеловал ее? Ведь она хотела только проводить его. Она осуждала себя, осуждала Кузьму, но сердце не соглашалось с ней, оно шло каким-то своим путем и все время напоминало ей о Кузьме. «Нет, больше этого не будет, — думала Мария, — я ему все скажу… я скажу, что…» Но тут опять начинало говорить сердце. Мысли мешались, и Мария плакала. «Вот это любовь! — подумала Полинка. — Сколько лет прошло, как Петр уехал, а Мария все еще любит его». И ей самой захотелось заплакать. Всего лишь несколько минут она видела шофера, и вот не выходит он из головы у нее. То она видит, как он стоит, сверкая своим золотым зубом, то махает кепкой… Полинка вздохнула, обняла сестру за шею, прижалась губами к ее прохладной щеке.