Сергей Воронин - На своей земле

А Полинка, ничего не замечая, продолжала отчаянно барабанить в окно.

— Теть Степанида! Теть Степанида!

Кузьма как-то неуклюже, будто разучился, обнял мать одной рукой и повел ее к дому.

— Теть Степанида!

— Ну, что кричишь-то, глупенькая, — счастливая, с лицом, мокрым от слез, произнесла Степанида, — тут я.

Полинка, словно волчок, перевернулась на месте, мигнула прямыми ресницами и понеслась домой.

Через несколько минут все в деревне знали, что к Степаниде Петровой вернулся сын, что он ходит в перчатках, как генерал, и что он красивее всех парней.

Поликарп Евстигнеевич повеселел: его постоянно грызла забота — дочки невесты, и хоть он часто кричал: «Не посмотрю, что любая из вас королева!» — все же дело с замужеством подвигалось туго. Был у Марии муж, не то ли он погиб, то ли пропал без вести, — ни слуху, ни духу о нем. Значит, и ее надо пристраивать к замужней жизни. Насте двадцать четвертый год пошел, Груне двадцать два стукнуло в Международный женский день, Полинка и та уже была на выданье, а свадеб не предвиделось. Думал, на Карельском перешейке женихов, что рыбы в реке, а оказалось всего два парня. Поэтому он и обрадовался, узнав, что еще один появился.

А в это время Степанида Максимовна, держа чистое, с кружевными концами, полотенце на вытянутых руках, стояла возле сына и радостно смотрела на его крепкую спину, на то, как двигаются под гимнастеркой широкие лопатки. Вначале она даже как-то не обратила внимания, что он моется одной рукой, а когда увидела левую в перчатке, спросила, как маленького, когда он еще бегал в одной рубашонке:

— Болит, Кузынька, ручка-то?

Кузьма, фыркая, мыл шею.

— Зажила, — беря полотенце, ответил Кузьма.

— А мыть-то нельзя?

Кузьма улыбнулся.

— А мыть-то и нечего… это ведь протез, — и он постучал рукою в перчатке о край стола. Раздался четкий деревянный звук.

— О-о!.. — простонала Степанида Максимовна.

И мгновенно в памяти у нее возник брат Василий.

Это было давно. Степанида Максимовна хорошо помнила этот день, когда ее мать причитала, как по покойнику, в голос, а отец, опустив между колен тяжелые кулаки, сумрачно смотрел в пол. В этот день вернулся из госпиталя ее брат. Махая пустым рукавом, он суетливо бегал по избе.

— Куда я теперь-то?.. Кому нужен? Кому? — спрашивал Василий.

Его никто не успокаивал, да и нечем было успокоить. Все — и отец, и мать, и Стеша — понимали: в деревне без руки делать нечего. Через неделю Василий ушел.

— Прощайте! — кричал он из телеги.

— Прости уж и ты нас, — виновато говорил отец.

Потом из города доходили разные слухи. Кто говорил, что Василия видали на толкучке, продававшего какие-то опорки, кто видел его у кабака, пьяного, кто на паперти «Святого крестителя», — все слухи были нехорошие, и каждый раз мать плакала, а отец виновато молчал. Потом Василий пропал, и никто ничего о нем не мог сказать.

Кузьма повесил полотенце на деревянный гвоздь, вбитый в паз между бревнами, подошел к маленькому шкафику, на котором стояло тусклое, словно заплаканное, зеркало, и стал расчесывать густые волнистые волосы. В верхнем полукружье зеркала он увидел мать, — она плакала.

Но прошло немного, и Степанида Максимовна забегала по избе, занялась самоваром, наколола лучину, налила ковшом воду, достала из-под кровати сапог и начала раздувать голенищем в трубе огонь. Ей было больно, до слёз жалко сына, но она себя сдерживала и старалась казаться веселой.

Кузьма вышел во двор. Шумел ветер, осыпая последние листья с рябины. На дощатой ограде сидели, нахохлившись, скучные воробьи. За оградой густо торчали голые прутья малины. Поверх их, то исчезая, то появляясь, мелькала голова в пилотке с каштановыми усами. Резко раздавался металлический звук садовых ножниц, обрезавших сухие ветки ягодника.

— Я тебя вижу насквозь! — пронзительно закричал кто-то на улице.

Кузьма обернулся. Из домика напротив вышел маленький человек в длинном, до пят, зимнем пальто и меховой шапке с поднятыми ушами. Не разбирая, где лужи, где грязь, он зашлепал по дороге, а вслед за ним выскочила на крыльцо взъерошенная женщина с пучком закрученных волос на затылке.

— Ты лучше молчи, тонкогорлый! — закричала она. — Ишь, какой нашелся указчик.

За ее спиной появился высокий мужик. Он отставил ногу и добавил:

— Ты того, смотри… прыщ!

В это время к Кузьме подошел парень в пилотке. Быстро оглядев три длинных ряда разноцветных колодок на груди Кузьмы и перчатку на левой руке, спросил:

— В гости или насовсем?

— Насовсем, — ответил Кузьма.

Через минуту они уже сидели на крыльце, курили, и каждому из них казалось, что они где-то встречались, где-то даже разговаривали друг с другом. Они перебрали все места боев, вспомнили генералов, и, хотя выяснилось, что воевали на разных направлениях, это нисколько не отразилось на внезапно возникшей симпатии одного к другому.

— Что у вас здесь хорошего? — спросил Кузьма. — Кто председатель?

— Главы колхоза еще нет. До выборов правления предложено ознакамливаться и заниматься приведением в порядок своего индивидуального хозяйства.

— Ты коммунист?

— Комсомолец, — негромко ответил Субботкин и с досадой подумал про усы: «Сбрить их, что ли?»

— Коммунисты в колхозе есть?

— Нету.

— Кто секретарь, ты?

— Нет. Никандр Филиппов. Фронтовик, сапер, — невольно подтягиваясь, ответил Николай. — Сестры Хромовы, трое, особенно Груня, замечательная девушка.

— Нравится? — усмехнулся Кузьма.

Николай вспыхнул.

— Я в том смысле, что она член комитета.

— Ну, а чем занимаются комсомольцы, тоже освоением своего индивидуального хозяйства?

Николай, услыхав в голосе Кузьмы усмешку, насторожился.

— Дело в том, что ведь мы здесь недавно, всего с неделю.

— Ну и что ж, что с неделю. Я вот слыхал, коров направляют к вам. Помещение подготовлено? Нет? Ну вот, видишь. А чье же дело, как не комсомольцев, взять сейчас хозяйство в свои руки, пока правление выберут. Подходя к деревне, я видел у дороги борону. Почему бы не собрать комсомольцам инвентарь? Не порядок это! А еще фронтовики. Сейчас надо, знаешь, как работать? Ты не смотри, что война кончилась, что мы победили. Атомной бомбой американцы уже хвастают? Неспроста хвастают. А вы занялись своим индивидуальным хозяйством, когда каждый день для нас дорог. Так, что ли?

— Действительно, осечку допустили, — виновато произнес Николай.

На крыльцо вышла Степанида Максимовна, посветлевшая, радостная.

— Кузынька, иди чай пить. Идите и вы, Николай.

— Пошли, — Кузьма кивнул Субботкину, — выпьем по случаю знакомства.