Николай Угловский - Подруги

— Чушь! Слова! Сколько я их уже слышал от вас сегодня! — окончательно вспылил секретарь; он круто повернул обратно, всем видом показывая, что дальше осматривать поле — пустая трата времени. — Скажите прямо, эта тысяча тонн силоса действительно заложена или существует в вашем воображении? Тогда мне, собственно, здесь нечего делать. Будет больше проку, если мы встретимся и поговорим в райкоме.

«Да, чутье не подвело меня, — с горечью и одновременно с чувством собственного превосходства подумал Самойлов. — Самые худшие предположения о Логинове подтверждаются. Фразер, умело морочивший головы прежним руководителям района. А на деле — пустышка».

— Я готов отвечать за свои слова где вам угодно, — холодея от унижения и сдерживаемого гнева, сказал Логинов в спину секретарю. — В конце концов, цыплят по осени считают.

Самойлов болезненно поморщился. Логинову стало стыдно за беспомощные свои слова, которыми он против воли все-таки пытался оправдаться.

«Недоставало еще, чтобы он узнал о Кате Орешкиной. Ну почему же я, идиот, сразу не сказал правду? Пожалел Марту, что ли? Да нет, просто струсил, чего уж там… Ах, какой я слюнтяй! Сам засевал это поле и вот — понадеялся на Осипова, не нашел времени проверить, сделало ли что-нибудь. Самойлов прав, и обижаться тут, пожалуй, нечего».

Однако обида колючим комом подступала к горлу, и Логинову стоило большого труда взять себя в руки. Но говорить он уже не мог, только коротко отвечал на вопросы.

Между прочим, Самойлов спросил, где сейчас секретарь парторганизации (фамилию Марты Ивановны он так и не мог вспомнить, назвал ее — Перова). Логинов ответил, но на этом разговор и кончился. Зачем Самойлов спрашивал о Репиной — Логинов так и не мог догадаться. Из приличия, что ли?

Они поехали ко второй ферме, где Бугров заканчивал закладку большого силосного бурта наземным способом. Самойлов с живейшим интересом следил за гусеницами трактора, трамбующими зеленую массу, удовлетворенно мял в пальцах изрезанную влажную траву и при этом как-то не замечал людей, которые шепотом спрашивали у Логинова: «Кто это? Не из области?..» — и удивленно переглядывались. Очевидно, секретарю важно было, что дело шло быстро и правильно, а кто его делал — интересовало мало.

Потом они ходили по скотному двору, построенному еще по старым проектам, со стойлами и кормушками, с проходами посредине и возле стен. Логинов собирался переоборудовать двор к зимовке для беспривязного содержания скота. Секретарь райкома молча выслушал его объяснения, несколько раз одобрительно кивнул головой и, шурша плащом, вышел на волю. Он и здесь не заметил двух женщин, убиравших навоз, хотя среди них была та самая Анна Ляпунова, которую Самойлов упоминал весной в докладе на совещании животноводов. В другое время Логинов непременно сказал бы секретарю об этом, а сейчас только осуждающе усмехнулся.

В другие бригады Самойлов не поехал. Расстались они холодно, однако Логинова это уже не задело. Он был зол на себя и думал о том, что, так или иначе, эта встреча с секретарем райкома оказалась поучительнее всех прежних…

Осипова с работы сняли. Логинов решился на эту меру с нелегким сердцем, так как чувствовал, что и он виноват в промахах бедового учетчика-нарядчика. Но, помимо того, что Осипов и раньше относился к своим обязанностям пренебрежительно, словно делал кому-то одолжение, Логинов считал, что этот шаг послужит уроком для других. С Бугровым у него был по-мужски прямой разговор, после которого тот два дня неотлучно находился на «чертовом» кукурузном поле. Культиватор пустить не удалось, сколько ни бились. С полсотни метров все шло хорошо, но в каком-то месте междурядья то суживались, то расширялись, и лапы культиватора безжалостно вырывали все растения подряд. Да, квадраты не получились, и это тоже был для Логинова горький урок. Пришлось все делать вручную. Бугров доказывал Логинову, что прореживание гнезд и рядков — глупость, нелепая причуда агрономов, наносящая вред урожаю, но Логинов был неумолим. С болью в сердце смотрел Бугров, как проворные руки колхозниц выдергивали лишние растения, как на его глазах оголялось, сиротело поле, еще недавно сплошь покрытое всходами. И не понимал, почему над ним посмеивались. Ему было по-крестьянски жаль каждый, пусть даже совсем хилый стебелек, только и нашедший и себе сил, чтобы взойти и затем зачахнуть, отняв у более сильного собрата пищу…

Логинов с четырех часов утра разъезжал по бригадам и участкам. С Мартой Ивановной он почти не виделся, но о приезде Самойлова и обо всем, что тогда произошло, рассказал ей при первой же встрече. Марта Ивановна возмутилась «придирками» и «черствостью» секретаря райкома, но в душе была рада, что Логинов умолчал о Кате. Умолчала и она о своем недавнем разговоре с Верочкой, хотя Логинов и спросил ее о самочувствии девушек.

— Все хорошо, не беспокойся, — уверенно сказала она. — Работают отлично, надои растут. Да ты разве не видел в газете? Звонили из райкома комсомола, спрашивали о показателях. Ну так вот, наша бригада на первом месте среди молодежных.

— Об Орешкиной ничего не слыхать?

— Нет. Да о ней уже и забыли все.

Логинов с внезапной горячностью сказал:

— Не верю! Не может быть, чтобы Вера и Лена могли забыть о своей подруге. А ты? Как ты можешь спокойно говорить об этом? Она же уехала в такой тревоге, я это сразу почувствовал, я не мог ошибиться… Но если я и ошибся, все равно надо узнать, что с ней.

— Нет уж, уволь, — сердито сузила она свои темные, не вбирающие сочувствия глаза. — Орешкина столько вреда бригаде принесла, а я бы о ней справлялась: не обидели ли Вас, уважаемая?.. Небось, знала, на что шла, а у меня и без того хлопот дай боже.

— Уж не с бригадой ли?

— Ну вообще… — Марта Ивановна неопределенно развела руками. — А бригада, что ж… я же сказала, что у девчат показатели отличные.

Логинов искоса глянул на нее, сказал раздумчиво:

— А все-таки я чувствую себя перед Катей в чем-то виноватым. Чёрт его знает, не сумел к ней подойти, что ли. Теперь-то я понимаю, что она могла бы рассказать о себе больше, а тогда постеснялся расспрашивать. Напрасно поделикатничал. Неужели девчата ничего о ней не разузнали?

— Говорю тебе — нет, — с явной досадой ответила Марта Ивановна. — Не понимаю, для чего это нужно? Чтобы разбередить живую рану? Странная у тебя чуткость. То ты отпускаешь человека невесть по какой причине, даже не задумавшись о последствиях, то начинаешь раскаиваться.

— Я вовсе не раскаиваюсь, что отпустил Орешкину. Ты все понимаешь шиворот-навыворот. Она уехала бы и без разрешения, это было совершенно ясно. Ладно, кончим этот разговор. — Он устало махнул рукой.