Николай Угловский - Подруги

Таким тоном Володя еще никогда не говорил, но Алексей даже не глянул на товарища — настолько он волновался. Его решимость таяла с каждым шагом. Он наверное так и не свернул бы сразу к заветному крыльцу, если бы Володя не подтолкнул его в бок:

— Давай. Не забудь, что я видел в поселке Катю…

Осипов с величайшей осторожностью (так бывало в детстве, когда он с разорванной рубашкой хотел незаметно от матери пробраться на сеновал) поднялся по ступенькам. К счастью, на дворе и на кухне тети Паши не оказалось. Дверь в боковушку была чуть приоткрыта. Осипов прислушался — нигде ни звука. Глухо постучал согнутым пальцем о косяк.

— Входи, открыто же, — с легкой досадой сказал Верочкин голос.

Осипов вошел, бегло огляделся. Две кровати — одна узкая, другая широкая, большой сундук, этажерка и столик, на которых не было ничего, кроме книг, несколько фотографий на стене. Верочка, держа в руках кофточку, которую только что сняла, удивленно оглянулась на Осипова. Лена лежала на узкой кровати с закрытыми глазами и лишь после того, как Осипов несмело поздоровался, медленно, словно нехотя, их открыла. Ему показалось, что в этих далеких от него, равнодушных глазах отразилось столь же далекое, равнодушно заглядывающее в окно вечернее небо.

— Вера, там Володя тебя ждет, хочет о Кате поговорить. Он с час тому назад из поселка приехал, ну и…

— Он ездил к Кате? — Большие, глаза Верочки стали почти круглыми. — Чего же он сюда не заходит? Где он?

— Здесь. Просил, чтоб ты вышла.

— Ты слышишь, Лена? Володя видел Катю! Сейчас я его притащу сюда, и мы все узнаем. Да встань же, что ты, в самом деле!

Лена закинула руки за голову, брезгливо сказала:

— Иди, меня он не, приглашает.

Верочка и без того уже стояла в дверях, натягивая кофточку, в спешке не попадая в рукава. Через секунду ее быстрые шаги дробно простучали по избе и враз стихли.

Осипов безмолвно опустился на стул, как раз в ногах у Лены.

Она одной рукой одернула платье, вопросительно покосилась на него и сейчас же отвела взгляд. Алексей смотрел на нее как зачарованный. Беспорядочно бившееся до этого сердце словно остановилось, дышалось тяжело, с хрипом. Лежавшая на кровати любимая девушка была так близко… Может, и не надо никаких слов?

Лена вдруг рывком поднялась и села на постели, свесив босые ноги на пол.

— Это правда, что он ездил в поселок и Катю видел? — в упор глядя на Алексея, спросила она.

Алексей в замешательстве поерзал на стуле — пытался угадать, чего от него хотят, так как почувствовал, что вопрос задан неспроста.

— Он так велел сказать, а там кто его знает…

Она отвернулась.

Дивясь и радуясь вновь обретенной решимости, Осипов негромко и как можно проникновеннее произнес:

— Если бы Володька не попросил, я все равно сегодня пришел бы к тебе, Лена. Я несколько дней собирался, да все духу не хватало… А сегодня решил и баста. До каких же пор в жмурки играть? Я к тебе с чистым сердцем, а ты вроде отворачиваешься. Уедем отсюда, Лена! Я же вижу, как ты мучаешься, а ради чего? Конечно, если ты другого любишь, тогда мой разговор ни к чему, я же чуткий человек и могу понять, но знай, что крепче, чем я, тебя никто не полюбит. Я это сразу почувствовал. Уедем отсюда, Лена! Все мне тут осточертело, силам негде развернуться. У меня ж способности большие, и жизнь я такую организую — будь спокойна. Я же видел в больших городах, как люди живут. Эх и красиво живут! А в этой дыре мы оба пропадем, сама видишь — уцепиться не за что. Что же ты молчишь, Лена, милая?..

Он сказал это чуть ли не плачущим голосом, дотронувшись дрожащей от возбуждения рукой до ее колена.

Лена вяло отвела его руку, против воли глубоко, в два приема, вздохнула, словно всхлипнула.

— Это верно, Осипов, уцепиться-то не за что. Только и ты не зацепка, Осипов. Не могу я с тобой поехать, сам же сказал — другого люблю.

В ее словах не было уверенности, не было непреклонного отказа, а была лишь грусть, жалость к себе и непонятная Осипову растерянность. Он деловито спросил:

— Он где? Далеко?

— Какая разница — далеко или близко?

— Очень даже большая. Если далеко, в силу необходимости ты не можешь с ним встретиться да и неизвестно еще, что он там думает. Вполне возможно, что и забыл, а я — вот он, рядом, и любовь моя верная, как говорится, — до гроба.

Он был вознагражден: Лена улыбнулась, хотя и с чуть приметной иронией.

— Интересно, за что же ты меня любишь?

— Странный вопрос, — пожал он плечами. — За красоту, за… — Осипов запнулся, подбирая нужное слово, но оно не находилось. «Вот если бы ты разрешила тебя поцеловать, тогда бы поняла, за что девчат любят, а так что же?» — с досадой подумал он и снова положил руку на ее колено. Лена, уже, явно посмеиваясь, пересела на кровати подальше от него.

— Так за что же? Таких, как я, много. Фельдшерица красивее меня.

— Ну это совсем не то, — поморщился Осипов. — Я ей и слов таких не говорил. Так, пустое времяпровождение. Она с хворыми бабами да стариками возится и довольна, а у тебя же вовсе другая натура, к деревне не приспособленная. Какое же тут сравнение?

— А я ей, знаешь, завидую. Довольна — значит свое место в жизни нашла. Ну, а куда бы ты меня повез? И какую жизнь организовал бы? Очень даже любопытно.

— Куда хочешь, — оживился Осипов. — У меня документы хорошие. В любой организации примут с лапочками. В Вологде у меня дружки есть, они со своими друзьями сведут, а те у начальства на виду, могу даже письма показать. Главное, чтоб деньги были, с ними всего можно достичь. В театр или там в гости заявимся — все, ахнут: какая у Осипова жена красивая! Никто и не догадается, что ты дояркой была. Как представлю тебя в театре, в красивом платье, в туфлях лаковых — ну прямо в горле спирает, на колени бы встал перед такой. Но ты не подумай, я и сейчас…

Осипов сполз со стула на пол и обнял ноги девушки, прижался к ее коленям головой. Лена в первое мгновение сидела неподвижно — быть может, вообразила, что это не Осипов, а другой в порыве раскаяния ласкает ее, потом резко отстранилась, сказала холодно:

— Это глупо, Осипов. Тебе пора домой.

— Лена! Значит…

— Да, то, что ты тут сказал, меня не устраивает. Я не кукла. И уезжать пока никуда не собираюсь. Не стоит объяснять — почему. Вряд ли ты поймешь. Может, ты в общем-то и неплохой парень, но голова у тебя забита разной чепухой. Куда бы ты ни уехал, везде надо работать, иначе превратишься в пройдоху, а их у нас не любят. Ты думаешь, я стыжусь, что я доярка? Нисколько. Работа есть работа. Твоя красивая жизнь слишком уж мелковата.

— Что же ты думаешь делать? — горечь и стыд исказили его лицо.

— Я приехала сюда работать, вот и буду работать.

— А дальше?

— Чего же загадывать? Ну, допустим, стану мечтать о том времени, когда смогу гордиться, что я доярка, и буду довольна, как фельдшерица.