Юрий Рытхэу - Полярный круг

Настроение у всех было приподнятое. Посыпались воспоминания о разных случаях из китовой охоты, когда разъяренное животное, опрокидывало вельботы, ломало байдары.

— Мой отец рассказывал такое, — начал Асыколь, уступив румпель другому охотнику. — Преследовали они кита в проливе. Это было еще до моторов. Выбирали день ветреный, чтобы парусом помогать гребцам. Сколько надо было всадить в кита гарпунов, пуль! Уже день прошел, наступила ночь, а кит все плыл, не сдавался. Хорошо, хоть не уходил далеко от берега, кружил. Когда занялся новый день, морской великан развернулся и изо всех сил ударил байдару. Люди, как мячики, разлетелись по морю. Отцу моему повезло. Он вылетел из байдары вместе с пыхпыхом. Плавать никто не умеет, до берега далеко. Тогда старший, который держался на воде с пыхпыхом, вытащил нож и заколол тех, кто пытался выплыть. Так полагалось, потому что лучше такая смерть, чем долгое мучительное умирание. Он не заметил за плавающими обломками байдары моего отца, тогда еще мальчишку. После всего старший байдары всадил нож в свою грудь и тоже ушел под воду. Страшное это было зрелище. Долго носило отца по морю. Он уже терял сознание и жалел, что байдарный старшина не заметил его, не заколол ножом. Истощенного, без сознания, его подобрали кыгминские эскимосы. Только через год отец вернулся в родной Наукан и рассказал о случившемся. Долгое время в селении его сторонились, потому что он был вроде тех оборотней, в которых превращаются унесенные на льдинах охотники.

Мясо сварилось. Его разложили на чистых лопастях коротких весел, а на примус поставили большой закопченный чайник.

Нерпятина, сваренная в пресной воде, наполовину разведенной забортной, была вкусна и душиста.

Понемногу берег принимал четкие очертания.

Нанок снял кепку и подставил голову прохладному морскому ветру.

Как хорошо здесь!

У чая был явный привкус бензина, но все же его было приятно пить. Вместе с горячей жидкостью внутрь вливалось тепло, такое нужное в этом студеном море: от поверхности воды тянуло холодом, если долго держать на ветру обнаженные руки, они ощутимо начинали мерзнуть. И как приятно было озябшими пальцами брать горячую кружку и греться об нее, ожидая, пока немного остынет.

Во время чаепития повел рассказ другой охотник, насмешливый, веселый паренек с курчавыми волосами. Асыколь сказал Наноку, что у Утака где-то в предках затерялся негр — моряк с китобойца.

— Мы охотились с братом у мыса, там, где птичий базар. Нерпы в тот год было много, да и солнце уже высоко стояло в небе. Не хотелось упускать добычу. Мы подкреплялись сырой печенкой и снова усаживались за свои укрытия, карауля нерпу. От снега и солнца наши глаза покраснели, как у мороженой рыбы. Когда с берега подул ветерок, мы не обратили на него внимания. У меня было на две нерпы меньше, чем у брата, и я хотел его догнать. Ну, а брат, в свою очередь, старался держать разрыв. На закате я догнал его и предложил собираться, а он отказывается. Говорю ему про ветер, а он отвечает: «Ветер слабый, ничего не сделает с таким крепким припаем». Не стал настаивать, думаю, ну раз ты такой упрямый, я тебя обгоню. И вправду, через полчаса я застрелил еще одну нерпу. А ветер уже стал чувствительным. Солнце заволокло темными тучами. Глянул я как-то назад и вижу — вроде мыс переместился. Тут догадка стукнула мне в голову. Влез я на торос и увидел большую трещину. Ни перепрыгнуть ее, ни подтянуться с помощью акына не было никакой возможности. Я закричал. Брат подбежал, и вдвоем мы устремились к трещине. Но уже ничего нельзя было сделать. Главное, не было отдельно плавающих льдин, чтобы переплыть через трещину. Припай отрезало от берега ровно, без единого обломка. Сразу же полезли в голову разные страшные истории об охотниках, унесенных на льдине. Сидим мы с братом возле убитых нерп, не зная, что делать, А тут еще пошел мокрый снег, и через полчаса мы были мокрые. Стали замерзать. Говорю брату — надо зажигать костер. Удивился он, внимательно смотреть на меня стал, думал, что я свихнулся от страха. Из чего зажигать костер, когда всего-то дров — наши снегоступы, охотничий посох да рукоятка багорчика. Ну еще приклады ружей. Но ведь можно сжигать нерпичий жир. Разделали добычу, соорудили из сырых шкур нечто вроде укрытия и зажгли дымный жирный костер. Обсушились кое-как. Успокоились и стали гадать, когда за нами прилетит вертолет. Я был уверен, что так и будет. Но вертолет может летать только в хорошую погоду. До окончания снегопада нечего и надеяться. Решили спать по очереди. Сначала уснул брат, а я поддерживаю огонь и все думаю об этом вертолете. Снегопад хоть и поменьше стал, но не прекращается. Я говорю брату — надо большой костер сделать. Стали мы раздувать пламя. Конечно, больше жирного черного дыма идет, но это даже лучше. Слышим, приближается шум — вертолет вроде. Мы изо всех сил кричим и машем руками. Я даже выхватил кусок чадящего жира и давай им размахивать, но шум мотора удалялся. Зря орали: ведь в вертолете так грохочет. В довершение всего я прожег рукавицы. Сколько потом мы ни напрягали слух — больше в этот день не услышали вертолета. Я думал — не нашли в этом месте, полетели в другое, а сюда уже не вернутся. Совсем стало грустно, даже аппетит пропал. Пришла моя очередь спать. Поспал плохо, все ожидал — вот брат разбудит меня и скажет: слышу шум мотора. Когда встал, снегопад прекратился, чуть прояснилось. Ветер утих. Вокруг плавали льды, но много было открытой воды. К полудню уже можно было различить далекие берега. Долго прислушивался — звенит и звенит. Но не приближается. Разбудил брата. Он говорит: ничего не слышу. И у меня перестало звенеть. Брат снова лег, а потом как вскочит на ноги, я даже перепугался. «Слышу, — говорит, — шум мотора». И я услышал. Слух у брата лучше моего — он на гармошке играет. А потом увидели два вертолета.

У меня конечно, первая мысль — зачем так много, и одного было бы достаточно. Развели мы огромный костер, покидали в огонь ненужные ремни, я даже шапку с головы снял, окунул в жир и зажег. Вертолеты шли прямо на нас. Льдина у нас была большая, оба сели. Летчики бегут к нам, бежит доктор в белом халате с чемоданчиком. Подбежали и удивленно уставились на меня. Только на меня, словно я один, а брата нет рядом. Доктор осторожно спрашивает: «Вы — Сергей Утак?» — «Я, — отвечаю, — Сергей Утак». — «А это ваш брат Нанухтак Петр?» — «Мой брат», — отвечаю и не понимаю, зачем тут такой допрос. Потом они к Нанухтаку: «Это ваш брат?» Только когда он подтвердил, доктор осмотрел нас и дал по полстакана коньяку. Погрузились мы в вертолет, даже добыча наша поместилась, взлетели. Смотрю — идем в райцентр. Я говорю доктору, чтобы повернули домой. А он объясняет, что надо нам некоторое время в больнице пробыть. Так вроде полагается со спасенными. Привезли в райцентр, а там чуть ли не торжественная встреча, кто-то даже цветы притащил. Сфотографировали нас для газеты и на санитарной машине — в больницу. Первым делом нас помыли. После мытья снова осмотр. Доктор щупает меня, а сам смеется. Спрашиваю, в чем дело. «Извините, — говорит, — но когда я вас увидел сначала, то принял за негра. Потому что ваше лицо было совершенно черное от копоти, а волосы курчавые». Посмеялись мы с ним, и он угостил меня чистейшим медицинским спиртом из мензурки с делениями. Вот так кончилась наша эпопея, — заключил Утак. — Правда, дома нас уже не так торжественно встречали. Особенно старики. Ругали.