Юрий Рытхэу - Полярный круг

— Здравствуйте, Нанок.

Нутетеин заметил замешательство девушки, насмешливо поглядел да Нанока и укоризненно произнес:

— Оказывается, у тебя тут знакомые есть, а не хотел идти!

Смущение Канталиной обрадовало Нанока. Значит, что-то есть, есть то, что заставило Зину низко опустить голову.

Она вдруг быстро собралась и, бросив на ходу: «Мне надо утюг поставить», вышла из комнаты.

В номере стул был всего один, и Наноку пришлось усесться на кровать Зины Канталиной.

— Это мои любимые солистки, — сказал Нутетеин Наноку, — самые красивые и юные. Больше всего боюсь, чтобы их где-нибудь на гастролях не похитили. А танцуют как! Вот увидишь сегодня.

Зина вошла с утюгом. Она уже спокойнее улыбнулась Наноку, как бы безмолвно извиняясь перед ним.

— Ну как, постараетесь сегодня, девушки? — спросил Нутетеин.

— А мы и так каждый день стараемся, — ответила Зина. — Ну а сегодня само собой.

— Для своего надо танцевать еще лучше, — наставительно сказал Нутетеин. — И запомните: Нанок понимает толк в настоящем эскимосском танце, потому что родился в Наукане, а его мать — Атук — танцевала в молодые годы с такими великими людьми, как Мылыгрок и Атык! Вот потом спросите после концерта, понравилось ему или нет.

Нанок украдкой посматривал на Зину. Почему, он решил, что она похожа на актрису Самари? Ну, может быть, и есть очень отдаленное сходство, особенно в выражении глаз или когда, забывшись, Зина поднимает руку и подпирает кулачком подбородок. Она, Зина Канталина, была сама по себе прекрасна, независимо от портрета Ренуара. Иногда Зина смотрела на Нанока дружески и ласково улыбалась, и тогда опять невидимый, мгновенный огненный ураган проносился по комнате, задевая только двоих. Значит, это и есть сама любовь? Совсем не такая, какая иной раз представлялась в неясных мечтах. Наверное, в любви самое прекрасное то, что она является тайной для всех окружающих и только двое знают о ней, и это соучастие в тайне придает чувству неповторимость.

Как много можно сказать глазами! Нанок подумал, что те слова, которые он написал в письмах, не выражают и сотой доли того, что было просто во взглядах его и Зины. А может быть, это оттого, что слова любви уже многократно использовались и стали чужими? Нанок начал вспоминать письма, и ему стало стыдно. Неужели она после тех неуклюжих слов еще хорошо к нему относится?

Девушкам да и самому Нутетеину надо было собираться на концерт.

Нанок попрощался с ними.

— Увидимся после концерта? — спросил он Зину.

— Увидимся, — тихо ответила она.

Возле Дома культуры стояла толпа. Люди не обращали внимания на комаров, и отовсюду слышалось: нет ли лишнего билетика?

Нанок вспомнил подъезды ленинградских театров во время хороших спектаклей, когда так же стояли люди и с надеждой в голосе спрашивали лишний билетик…

До начала концерта оставалось еще минут десять, но зал Дома культуры уже был переполнен, а у входа шли какие-то горячие споры с контролерами.

Нанок пытался себе мысленно представить, что творится с артистами за плотным занавесом. Вот он бы ни за что не решился выступить с танцами перед таким числом зрителей…

Раздвинулся занавес, и на сцену вышли Саша Тевлялькот и Катя Рультынеут.

— Етти, тумгытури! [14] Етти, тумгытури! — Здравствуйте, товарищи! — сказал Саша.

— Етти! — неожиданно отозвался кто-то из зрительного зала, вызвав улыбку у артиста.

После приветствия на сцене появился весь ансамбль, и концерт начался общим танцем, напомнившим Наноку берег Берингова пролива, когда науканцы с бубнами спускались к своим гостям — уэленцам, инчоунцам, чаплинцам, собравшимся на весеннюю моржовую охоту.

Нанок наблюдал за Зиной Канталиной. Но она почти не смотрела в зрительный зал, а когда ее глаза были устремлены вперед, они, очевидно, видели что-то другое, дальнее, быть может, свою тундру, свой берег. Даже когда ее взгляд скользил по тому ряду, где сидел Нанок, она его не замечала.

Танцевала она прекрасно. Вот так стояла мама, Атук рядом с Мылыгроком, и руки ее, словно крылья чайки, порхали над слегка склоненной головой.

Зал громко аплодировал каждому номеру. Чуть ли не каждый танец приходилось повторять. И Нанок думал: «Ну хорошо, я воспринимаю все это открытым сердцем, потому что все это знакомо мне с детства, под гром бубнов я родился и вырос, но что это дает русским, украинцам, грузинам, казахам, якутам — всем тем, кто собрался в этом зале? Они же не притворяются, им и впрямь нравятся эти танцы, уходящие корнями в зарю человечества и, если говорить научно, представляющие еще синтетическое искусство, где песня, слово и танец являют собой одно целое, нерасторжимое. Значит, в этих танцах есть нечто такое, что доходит до сокровенных уголков человеческой души, что они являются всеобщими для всех людей, какого бы происхождения они ни были».

В антракте Нанок пошел за кулисы.

Склонив голову, на стуле сидел Теплилик и тяжело дышал. Артисты выглядели так, словно им пришлось вытаскивать на берег большого кита. «Нелегко им приходится», — подумал Нанок, глядя, как Тагъек с трудом стягивает с себя прилипший к потной спине сценический костюм. Нутетеин молчал, остальные только кивнули, словно бы говоря: рано поздравлять — впереди еще половина концерта.

Начало второго отделения не понравилось Наноку. Квартет девушек пел песни о Чукотке, сочиненные заезжими поэтами.

Тевлялькот объявил выход Нутетеина, и зал встретил старого певца и танцора дружными аплодисментами.

Нутетеин исполнял древний танец чайки.

Как можно передать многозначность каждого движения исполнителя? Этот танец сочинен им, и никто не исполняет лучше его. Даже такие мастера, как уэленец Гоном, чаплинец Каяк или даже солист ансамбля Спартак Теплилик, не могут повторить единственный рисунок танца, который создает на сцене Нутетеин.

И тот, кто живет на берегу холодных морей, понимает и всем сердцем воспринимает этот танец. Он близок и тем, кто сидит в этом притихшем зале, — строителям атомной электростанции, геологам, горнякам, пастухам-оленеводам… Каждому из них не раз приходилось противостоять жестоким ветрам и, одолевая ураган, достигать своего берега.

Несмотря на всю условность, этот танец рожден живой жизнью. Жизнь на берегу моря всегда таит великие опасности. Эскимоса часто уносило на дрейфующем льду, рвало парус на его байдаре. А на берегу ждали близкие и родные, ждали с добычей. Чувство долга, желание достичь родного берега прибавляло силы, и человек одолевал ураган, плыл в спасительную тень высоких скалистых берегов.

Когда, наконец, занавес окончательно закрылся, Нанок почувствовал, как горят его отбитые хлопками ладони. Люди медленно расходились, громко обмениваясь впечатлениями. Приятно было слышать восторженные слова, словно сам Нанок только что был на сцене вместе с ансамблем. Нанок жал артистам руки, поздравлял с успехом. Вот показался Нутетеин, рядом — Зина Канталина и Ирина Вээмнэут.