Юрий Рытхэу - Полярный круг

— Что же это ты распоряжаешься родительским добром? — заметила Зина.

— Отец уже давно грозился выбросить эту рухлядь! — сказал Виктор. — Пусть уж лучше музею послужит, чем будет гнить здесь.

Зина приготовила угощение и виновато сказала:

— Свежее мясо будет завтра.

Нанок порылся в чемодане и вытащил узкогорлую бутылку болгарского сухого вина, которую он вез с самого Анадыря.

— Какомэй! — обрадованно произнес Виктор. — Надо позвать бригадира.

Пока Виктор бегал за бригадиром, Зина рассказала о своей семье. Канталины были потомственными оленеводами, исконными жителями полуостровной тундры. В Уэлене у них множество родичей, крепко связанных родственными узами с науканскими эскимосами.

— Все детство я провела в семье у Памья. Его жена родом из Наукана. Она и научила меня песням и танцам. А еще — недалеко от нас жил Атык, вы, наверное, о нем слышали? Он меня очень любил, и ему нравилось, когда я танцевала под его пение. Когда создавали ансамбль, меня вызвали, и вот я, Зина Канталина, теперь артистка чукотско-эскимосского ансамбля «Эргырон». Сейчас в отпуске, осталась неделя.

— Мне говорили, что ансамбль сейчас собирается в промышленные районы, — заметил Нанок.

— Да. А меня ненадолго отпустили для сдачи экзаменов на аттестат зрелости. Только-только их сдала, а то два года никак не могла собраться…

— А Виктор тоже учится?

— В сельхозтехникуме в Оле, недалеко от Магадана. Не нравится ему там. Мечтает перейти в горный техникум. Все тундровое ругает… Может, он в чем-то и прав, — задумчиво произнесла Зина. — Иногда вернешься сюда после долгих гастролей, после больших городов, нашего Анадыря и крупных поселков — Билибино, Провидения, — словно возвращаешься в машине времени в прошлое… Кажется, что тут все остановилось.

Бригадир вошел с широкой, приветливой улыбкой. Он принес большой кусок мяса.

— Почему ты, Зина, не сказала, что у тебя нет мяса? — упрекнул он хозяйку. — Нехорошо, тем более — гость у вас. Извините, товарищ, но я принимал груз, занят был. Петр Клей.

Нанок еще раз назвал себя и сказал:

— Нутетеин привет вам передавал.

— Спасибо, — ответил Клей.

— Вы, пока пейте вино, а мясо тем временем сварится, — сказала Зина, наливая в котел воду.

— Завтра пригоним стадо, угостим вас языками, — пообещал бригадир, усаживаясь на ящик.

Виктор разлил вино по стаканам. Зина, оторвавшись на минуту, выпила вместе со всеми.

— Спирт, конечно, лучше, — с сожалением произнес Клей.

— В магазинах сейчас трудно купить спиртное, — сказал в оправдание Нанок.

— Да-а, идет большая борьба с алкоголизмом, — согласился бригадир. Он произнес эти слова без всякой иронии. — Вредная штука, но притягивает…

Поняв намек, Виктор разлил остатки вина, причем большая часть досталась бригадиру.

Мясо сварилось, и Зина положила перед Наноком грудинку.

— Ешьте, — ласково сказала она.

— Если что понадобится — обращайтесь, — сказал бригадир, собираясь. — Пока отдыхайте. Сегодня мы с Виктором уходим в стадо, а завтра к вечеру пригоним оленей.

Солнце было еще высоко в небе, хотя часы показывали уже восьмой час вечера. Из оленьего стада пришел вездеход. Виктор Канталин переоделся в легкую кухлянку, сменил резиновые сапоги на летние торбаса, взял чаат [4] Чаат — аркан. и кривую палку. Зина налила ему полный термос горячего чаю, положила галеты и банку сгущенного молока.

Вездеход ушел. Долго слышался рокот мотора.

Нанок пошел за водой. Большой язык нерастаявшего снега спускался к потоку. За рекой на кочках сидели белые полярные совы. Вдали пролетели два журавля, низко стелясь над тундрой.

Замер рокот вездехода, явственнее стал слышен шум ручья. Яранги скрылись за холмом, и со всех сторон Нанока обступила тундра.

Он присел на прибрежный камень, нагревшийся за день.

Как хорошо здесь! Тишина, высокое небо и беспредельный простор. Ощущение полной, ничем не ограниченной свободы. Все свое, личное, казавшееся важным и значительным, ушло и осталось только сознание живой зависимости от этого простора, от топких озер, окруженных болотцами, от седых каменных осыпей, среди которых белеют оленьи и человечьи кости, от далекого стада.

Взять бы и привезти сюда городских знакомых, показать им эту красоту, это величие и спокойствие… Интересно, что чувствует оленевод, живущий в тундре? Ощущает ли он, понимает ли окружающую красоту, появляются ли у него возвышенные мысли и торжественный настрой души?

Вот зашелестела в траве пичужка. Нанок сделал несколько шагов и увидел копошащихся птенцов. Распластавшись над ними, сидела их мать и испуганно таращила глаза на человека. Нанок усмехнулся и вполголоса произнес:

— Не пугайтесь, я ничего вам не сделаю…

И вспомнил, как в детстве учился стрелять. Сначала из лука-арбалета, а потом из мелкокалиберной винтовки. Самой лучшей мишенью были первые весенние птички, которые так ярко и отчетливо выделялись на снегу. Настреляв птичек, Нанок притаскивал их домой, показывал отцу и, удостоившись похвалы, отдавал собакам, и те глотали их, не жуя, словно мягкие конфеты… Вспомнил об этом Нанок, и сердце его дрогнуло. Неужели стал другим, не таким, каким родился? Ведь, стреляя по пташкам, он тренировал свой глаз и свои руки, потому что готовился продолжать дело своих предков — стать морским охотником. Быть охотником это не значит иметь профессию. Это значит быть полноценным, нужным человеком. Жить иначе никто и не мог, не было такой возможности. Не быть морским охотником, значило не быть никем, не быть человеком… Только увечные, слабоумные или совершенно одряхлевшие люди были свободны от обязанности добывать еду — главное и самое достойное занятие эскимоса. Но даже сумасшедшие воображали себя охотниками, добытчиками и в помешательстве своем повторяли то, что перешло к ним от предков.

Еще на лекциях в Ленинграде Нанок часто задумывался над таинственными и великими силами, которые назывались жизнью человечества. Но одновременно эти мысли рождали чувство неуютности от осознания себя песчинкой, предметом, которым играли неумолимые объективные обстоятельства. А это шло еще от той жуткой ночи, когда, переполненный впечатлениями от урока по астрономии, на котором учитель физики, человек вполне обыкновенный, рассказал с поразительной убедительностью о бесконечности Вселенной, школьник Максим Нанок поднялся на гору, перевалил через вершину и лег на мягкий снег, устремив взгляд в небо, в бесконечность мирового пространства. Через какое-то время он почувствовал себя парящим в межзвездной пустоте, и даже стужа, начавшая проникать сквозь меховую одежду, показалась космическим холодом. Он словно бы уменьшился до размеров атома и плыл в океане Вселенной ее частичкой… Вот так всегда — бесконечно, невообразимо вечно… Перед глазами созвездия образовали причудливые очертания, как бы показывая картинки слышанных в детстве легенд. Правда, уже надо было напрягать мысль, чтобы узнавать морских охотников, убивающих кита, молодых девушек, рваные паруса… Все это было повержено, разоблачено учителем, стало бабушкиными сказками, свидетельством незрелого ума. А реальностью был холодный, беспредельный мир гигантских галактик, невообразимо горячих миллиардов и миллиардов звезд, бесконечных в своем числе и своем протяжении… Тогда Наноку стало по-настоящему страшно. Вскочив на ноги, он побежал к своему нынлю, цепко и внимательно глядя на привычную, крепкую землю и боясь поднять глаза в небо…