Юрий Рытхэу - Молчание в подарок

— Да нет, что вы!

Я не знал еще, как отнестись к такому порыву доверия и откровенности. Но втайне, в глубине души я ожидал или надеялся, что вдруг откроется что-то такое и неведомая мне Золотозубая окажется невиновной, жертвой темных сил…

— Нет, — словно возражая моим смутным надеждам, повторил Рэмкын, — она кругом виновата. Могли еще больше дать, да из-за ребенка пожалели ее… И все-таки она очень хорошая.

…Рэмкын уже работал на местной электростанции, когда Зоя Никулькова появилась в селе. Это случилось ранней весной, когда у берега еще стоял ледовый припай, но снег таял вовсю, и речка, разделявшая селение на две части — старую и новую, вздулась от талой воды, грозя смыть ветхий деревянный мосточек, который здесь наводили каждую весну.

Поначалу были только разговоры о том, что в магазин приехала новая продавщица. Каждый год в селе появлялись новые люди: учителя, менялись конторские работники в совхозе, в других сельских учреждениях, и ничего в этом не было такого уж особенного, из ряда вон выходящего, тем более, что о предстоящем отъезде старой продавщицы, точнее о ее переводе в районный центр, шли разговоры еще зимой.

И то, что приехала молодая девушка, — в этом тоже не было ничего такого примечательного: село богато невестами, и приезжими и местными, и среди них даже на строгий и требовательный вкус немало настоящих красавиц.

Так что, когда Зоя Никулькова заняла свое место за прилавком, никто особенно этим не заинтересовался, кроме одного-единственного человека в селении — Романа Рэмкына.

Зайдя в магазин и увидя за прилавком Зою, Рэмкын от неожиданности даже на время забыл за чем пришел. Он стоял и смотрел на девушку, на ее слегка нахмуренное, словно чем-то недовольное лицо. Иногда она чуть приоткрывала рот и Рэмкыну казалось, что от блестящих ее зубов исходит золотое сияние. «Золотозубая», — тут же мысленно назвал девушку Рэмкын.

Чтобы как-то занять себя, Рэмкын стал разглядывать разложенные на полках товары, пощупал яркие непромокаемые японские куртки из какого-то непрочного пластика, довольно дорогие по цене, постоял перед витриной «Полка охотника», потом перешел к «Полке для новобрачных».

— Эй, жених! — услышал он сзади и обернулся. — Иди, помоги, — попросила продавщица, приглашая его за прилавок.

Рэмкын послушно двинулся за девушкой в холодную, сырую подсобку и помог ей выкатить деревянный бочонок с медом, который ему пришлось и открывать. В тесном помещении он невольно касался ее, встречался руками, и каждый раз его пронизывало странное возбуждение, будто какой-то, сродни электрическому, ток пронзал его. Он замирал, и приходилось делать над собой усилие, чтобы двигаться, помогать, отвечать на короткие вопросы.

Рэмкын вышел из-за прилавка и уже на улице, на пронзительном весеннем ветру вспомнил, что так ничего и не купил, хотя шел за чем-то определенным, а вот за чем, об этом никак не мог вспомнить.

В ту ночь, ворочаясь на своем холостяцком ложе в общежитии, он долго не мог уснуть, потому что каждый раз, когда закрывал глаза, видел перед собой девичье лицо, ослепительную улыбку и невольно повторял каким-то неведомым образом возникшее имя — Золотозубая. Рэмкын считал себя человеком достаточно взрослым, и, хотя с женщинами был не очень смел, нельзя сказать, что он совершенно не знал, как с ними обращаться. Но эта девушка… Как же другие не видят ничего такого, что удалось в ней рассмотреть Рэмкыну? Ее славное, какое-то притягательное своим внутренним задумчивым выражением лицо, светлые волосы, голубые глаза, в зрачках которых, в глубине, светился далекий, крохотный огонек. А голос… Немного хрипловатый, как будто она простужена. Рэмкын почему-то сразу догадался, что эта легкая хрипотца — прирожденное свойство ее голоса. И, хотя между ними не было сказано ни одного значительного слова, Рэмкыну казалось, что в эту весну ему было особенно тепло и светло.

Рэмкын еще несколько раз заходит в магазин, иногда брал себе какие-то совсем ненужные вещи, только бы не торчать подозрительно в торговом помещении, пока однажды продавщица не заметила этого и не спросила:

— Послушай-ка, парень… Как тебя зовут?

— Рэмкын… А по-русски Роман.

— Роман? А Рэмкын — фамилия?

Рэмкын молча кивнул.

— Вот что, Рома, — продолжала продавщица, — я заметила, что ты тут частенько околачиваешься.

Услышав это, Рэмкын густо покраснел.

— Может, выпить хочешь?

Спиртное в сельском магазине продавалось только раз в неделю: вечером в пятницу после рабочего дня. Но это не значило, что в другие дни недели в селе царил строжайший «сухой закон». Как и всякий запрет, этот имел множество путей обхода и лазеек. У кого-то день рождения, у другого семейное торжество, знаменательное событие. Кроме того, если у тебя имелись какие-то подходы к продавщице, то это считалось настоящей удачей. Но Рэмкын особой тяги к спиртному не испытывал: выпивал, но очень редко.

Услышав отрицательный ответ, Зоя удивленно вскинула глаза и медленно протянула:

— Вот оно как… Интересно. А что же ты тогда сюда чуть ли не каждый вечер ходишь? Постой-ка, постой-ка… Нет, это невероятно!

Она перешла на хрипловатый шепот. Рэмкын был готов броситься вон из магазина, но на него напало какое-то оцепенение, и он даже не мог сделать шагу. Хорошо хоть в это время не было покупателей.

Продавщица вышла из-за прилавка, подошла вплотную к замершему Рэмкыну, обошла его вокруг, словно он какой-то столб.

— Нет, не могу поверить… Неужели понравилась? Вот это здорово! Нарочно не придумаешь… А ты знаешь, парень, девка я не простая. В законном браке уже раз была, а уж парней временных у меня перебывало — ой-ой-ой! От Тулы до Владивостока и от Владивостока до бухты Преображения! Так что поостерегись, парень!

Она была на целую голову ниже Рэмкына, и вблизи он только видел ее косынку и ощущал тепло ее плотного, упругого тела, смешанный, но очень приятный и уютный запах, который потом вспоминался с ее обликом. Рэмкын боялся пошевелиться, ненароком дотронуться до нее. Почему-то казалось, что если он ее коснется, то обязательно что-то случится.

— Иди, иди, парень, гуляй! — строго произнесла продавщица, слегка подталкивая Рэмкына к двери.

Он вышел из магазина и незаметно для себя оказался на берегу моря, за угольной кучей возле сельской бани. Рэмкын бездумно шел по чистому галечному берегу к скоплению темно-коричневых валунов, за которые цеплялись редкие голубые льдины. Над спокойной водой летели весенние птичьи стаи, и где-то далеко в море, за ледовым полем, слышались далекие хлопки выстрелов. Вельботов не было видно, они сливались с плавающими льдинами. С дернистого берега к морю отлого спускался снежник, изъеденный волнами так, что по-над берегом опасно нависал просвечивающий холодной синевой заледенелый козырек, с которого на гальку звучно и звонко капало множество капель, рождая удивительную, странную музыку. Рэмкын любил сюда ходить и под музыку тающей воды часами смотрел на морскую даль, на синеющий на юго-востоке мыс Беринга. Он ни о чем не думал, просто созерцал окружающее, изредка с невольным испугом очнувшись, обращался к себе, желая удостовериться в том, что еще жив, что не растворился в воздушной синеве.