Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Только что Сорокин вошел в кабинет, как в дверь постучались, и, прежде чем он успел откликнуться, перед ним предстала высокая массивная фигура старшей сестры. Ему не удалось скрыть своего недовольства, и зоркий глаз Евдоксии Аристарховны это уловил. Руки ее ушли в глубокие карманы халата.

— У вас что–нибудь срочное? — с любезной предупредительностью спросил он, как бы извиняясь таким образом за то, что недостаточно искусно скрыл свое недовольство. — Я очень устал, нельзя ли в другой раз?

— Как хотите, — тоном глубочайшего безразличия проговорила сестра, — я ведь по поводу Елены Петровны.

— Ах вот что, пожалуйста, — сказал он, обрадованный, что разговор будет коротким и ее удастся скоро выпроводить. — Пусть она пробудет до утра в палате, ей нужна больничная обстановка. Разрез хоть и маленький, но может кровоточить.

Полагая, что говорить им больше не о чем, он кивнул головой, сделал шаг к двери, но она не двигалась с места. Ее высоко вздернутая голова выражала твердое намерение продолжать разговор. Андрей Ильич стоял перед ней, усталый и напряженный, с таким же твердым желанием избавиться от нее.

— Я понимаю, что вам нелегко, — деловым тоном проговорила сестра, — но и падать духом рано.

Он понял, что она вызывает его на откровенность, и промолчал. Нисколько не смущенная этим, Евдоксия Аристарховна продолжала:

— Такие метастазы еще не беда, от них и отвертеться можно.

С каким удовольствием сказал бы он ей: «Милая Евдоксия Аристарховна, охота вам чужими делами заниматься, у вас ведь своих немало». К этому он охотно прибавил бы и другое, порезче, если бы не помнил, как много раз она выручала его советом, удерживала порой от неудачного шага.

— В таких случаях, — продолжала старшая сестра, — надо держаться и головы не вешать.

Эта банальная проповедь о твердости и терпении, произнесенная холодным и сухим тоном, лишенным, казалось, всякого тепла, покоробила Сорокина, и он не сдержался:

— Вы что, утешать меня пришли?

Взгляд его широко открытых глаз стал напряженным и острым, каждая черточка лица выражала раздражение.

— Кого утешать, вас? И не подумаю. Уж если кого поддержать, так Елену Петровну. Ваш брат утешится. Ни один мужчина еще не полез в могилу жены. Отходят и женятся. Некогда мне с вами попусту болтать, я пришла по делу. Вы Елене Петровне скажете правду, или как–нибудь решили иначе?

Ее сильный грудной голос, лишенный мягких интонаций, прозвучал уверенно и категорически. Андрей Ильич понял, что своим молчанием сказал ей больше чем следовало, и попробовал исправить положение:

— Я не понимаю, о какой правде идет речь?

— О той правде, — тем же бесстрастным голосом продолжала она, — что в рубце у Елены Петровны — метастаз.

— Кто вам это сказал? — тоскливо спросил он, положительно не зная, как поступить: выставить ли эту ужасную женщину за дверь или выждать еще немного.

— Кто сказал? Тот, кто напрашивался на утешение. Было бы все хорошо и благополучно, вам и в голову не пришло такое сказать.

Сорокин тяжело опустился на стул, бессильный ей возражать. В этот трудный момент, когда, казалось, последние силы покидали его, до слуха Андрея Ильича донеслись слова, звучавшие теплом и участием. Трудно было поверить, что этот голос принадлежал старшей сестре.

— Я пришла вас просить ничего Елене Петровне не рассказывать. Мы напрасно расстроим ее. Сколько этих рубцовых метастазов при мне иссекали, не стоят они выеденного яйца. Пойдемте в регистратуру, и я вам сколько угодно таких случаев покажу. Не верите моим словам, я вам завтра три десятка таких больных приведу. Они приходят к нам сюда проверяться.

Андрей Ильич сидел, опустив низко голову, и думал, что Евдоксия Аристарховна права. Он и сам не раз слышал, что метастазы в рубцах не столь опасны и долго не прорастают в ткани. И сейчас, вероятно, такой же случай: занесенная ножом хирурга раковая клетка размножилась в рубце и не успела прорасти в ткани…

— Идите домой, — продолжала она убеждать его, — вы здесь не отдохнете, не я — другая вас растревожит.

От ее речей Сорокину становилось легче, сердце не так колотилось, в груди не захватывало дыхания, и в голове наступало прояснение. Еще несколько таких слов, думал Андрей Ильич, таких же искренних и правдивых, и к нему вернется душевный покой. Словно угадав его желание, она мягким шепотом произнесла:

— Не оставайтесь, идите. У меня еще дело — Елену Петровну успокоить. Вот уж чему не научилась, лгать не умею. Иной раз для дела необходимо, а не могу. Подкатит к горлу комок — и слова не идут…

Андрей Ильич вышел из института с твердым намерением отправиться домой. Ведь никому не поможешь, только растравишь себя. Морозный воздух освежил его пылающее лицо, несколько снежинок, забравшись к нему за ворот, заставили его поежиться. Он стал разглядывать прохожих и нашел это занятие приятным. Привлеченный его взглядом мальчишка, укутанный в бабью шаль, долго шел рядом и искоса поглядывал на него. Какая–то женщина с корзиной толкнула Сорокина и сердито огрызнулась. Кто–то на ходу поздоровался с ним и, не обернувшись, исчез за углом. Все куда–то спешили, торопились машины, трамваи и ломовая лошадь, запряженная в огромные сани. Уличный ритм передавался ему, и он невольно прибавил шагу. Вскоре Андрей Ильич увидел себя далеко от своего дома, по пути к пристани.

Такое несоответствие между планом и его осуществлением не слишком огорчило его. Ему не хотелось идти домой, решение отправиться туда было принято по настоянию старшей сестры. Незаметно для себя он вернулся мыслями к Елене Петровне и, занятый ими, снова изменил маршрут в сторону городского парка. По сути дела ему было безразлично, куда идти и о чем думать, да это сейчас и не зависело от него. Ноги уносили его подальше от института и в противоположном от дома направлении, в голове теснились мысли, и не в его власти было предпочитать одни другим.

Сейчас его донимала страшная мысль, что Елена Петровна умрет, смерть избавит ее от мучений, а ему всю жизнь страдать и помнить о своем преступлении. Тут же он решил, что в этом приговоре последнее слово обидно и незаслуженно. Что угодно, только не «преступление». Чей–то голос убеждает его, что «имплантационный метастаз» не может быть поставлен хирургу в вину. Пусть делают с ним что угодно, но жестокое слово следует заменить другим.

Ход этих мыслей прервал бой часов. Сорокин стал отсчитывать удары дальнего колокола, но скоро сбился со счета и подумал, что должно быть уже поздно. Солнца не видно было. Небо слилось с деревьями парка, и серая мгла, нависшая над землей, одинаково походила на зимний рассвет, сумрачный полдень и вечер.

Бой ли часов развеял печальное раздумье, на память пришла вдруг недавняя вечеринка в товарищеском кругу.