Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

После ухода Андрея Ильича Яков Гаврилович вскоре уехал домой. По дороге он вдруг вспомнил, чем именно так огорчил его Ванин. Самсон Иванович по обыкновению назвал его «гением». Когда–то эта лесть была ему приятна, сейчас она звучала насмешкой.

Тревожная мысль, что он отстает от движения науки и его опережают другие, возникла у Якова Гавриловича вскоре после решения партийного бюро института, призвавшего сотрудников улучшить научную работу. Успех Ванина подкрепил лишь это опасение и был последним предостережением, от которого Студенцову казалось невозможным уйти.

Вначале Яков Гаврилович не без интереса наблюдал, как ординаторы, кандидаты медицинских наук и рядовые сотрудники лаборатории увлекались разработкой новых тем. Каждый день приносил новые идеи, возникали смелые планы, все точно состязались в изобретении остроумных приемов и методов исследования. Не было в этом порыве ни суматохи, ни показного шума, ненужных совещаний, докладов и лекций, и именно из этого творческого подъема в институте возникли первые испытания Студенцова.

Сразу же выяснилось, что ему будет нелегко за всем уследить и во всем разобраться. Работы оказалось вдруг много. Достаточно было несколько дней не побывать в лабораториях или не побеседовать с Андреем Ильичом, и события оставляли его позади. Ничто как будто не делалось без ведома директора, но пока он думал, что исследования лишь начинаются, они успевали далеко уйти или принять другое направление. Из опасения услышать, что интересующие его опыты вовсе оставлены или, завершившись удачей, давно сменились другими, он не решался иной раз спросить, как идут дела у сотрудника. Все чаще приходилось вызывать помощников к себе, бывать у одних и других и в осторожной беседе выяснять, как обстоит с работой.

Наступил день, когда Студенцов убедился, что он больше не хозяин положения, ему все труднее уследить за ходом исследования, многое из того, что делается в институте, ему неизвестно. Он почти забыл биохимию, слабо помнит иммунологию и, что обиднее всего, сбивается в фармакологии. Рядовые сотрудники могут свободно и легко говорить о том, что ему дается величайшим напряжением памяти. Эту грустную новость Яков Гаврилович встретил с глубокой тревогой. Ему казалось, что это должно привести к катастрофе — научная деятельность в институте замрет или придет в расстройство. Он представил себе институт кораблем «без руля и без ветрил», и впервые за много лет его покинула присущая ему уверенность. Когда некоторое время спустя стало очевидно, что все продолжает оставаться на месте, — Яков Гаврилович успокоился.

По–прежнему утверждались новые порядки, вырабатывались планы исследовательских работ, рождались и умирали идеи, гипотезы возвышались до аксиом, теории снижались до ранга гипотез, и Студенцову оставалось лишь делать вид, что все это им продумано, взвешено и санкционировано. В душе Якова Гавриловича утвердилась уверенность, что, уйди он из института, ничто бы тут не изменилось, все шло бы так же, как при нем, а возможно, и лучше.

После зрелого размышления Студенцов рассудил, что при сложившихся обстоятельствах ему лучше всего держаться подальше от дел. Он видел, как его заместитель группирует вокруг Ванина сторонников его интересных идей, готовых отдать ему свой досуг, работать без устали, пока хватит сил, наблюдал и многое другое. Андрей Ильич не подозревал, как много Студенцов сделал тогда для него. Нелегко было убедить ученый совет института не возражать против добровольных занятий темой, не включенной в план научных работ. Когда Сорокин попросил директора института согласиться на это, тот без лишних слов уступил.

Так, наряду с официальными исследованиями, утвердились и другие–неофициальные, такие же волнующие, исполненные сокровенных надежд. Одни помощники Ванина изучали бактерии, вызывающие злокачественную опухоль у растений в их обычной растительной среде. Другие — искали этих бактерий в раковых тканях человека, третьи — выясняли, не свойственно ли микроорганизму, подобно многим другим, из видимого становиться невидимым. Этим было бы объяснено, почему в тканях человека не находят возбудителя раковой болезни. Некоторые прививали эти бактерии животным, искали общее между ними и вирусом молока, вызывающим у мышей рак грудной железы. Словно над бактериями не было проделано ни единого опыта в прошлом, каждый начинал свои исследования сначала.

Заведующий хирургическим отделением, тот самый, которого Яков Гаврилович упрекнул в склонности применять жестокие приемы лечения, занялся выращиванием «диалектической ткани», названной так потому, что, оставаясь сама собой, она одновременно становится своей противоположностью. Эта раковая ткань, как было известно из доклада Самсона Ивановича, после питания чужеродной кровью, сохранив полностью структуру своего вида, приобретает и нечто чужое, способное возбудить больной организм к самозащите. Агробиологам нечто подобное известно давно. Мичурин, прививая черенки антоновской яблони в крону дерева чужого сорта — сибирской ягодной яблони, — наблюдал, как после нескольких лет питания чужеродным соком природа плодов на прежних черенках изменяется. Единственно чем эти плоды еще похожи на антоновку — это белая окраска кожицы.

Не устоял против искушения и мастер «душевных лекарств» Мефодий Иванович Степанов, и он примкнул к «вольным искателям», как их прозвали в институте.

Все напряженно трудились, и больше всех — Андрей Ильич. Он словно сцепился с беспощадной болезнью, грозившей лишить его друга и жены. Глубокие морщины легли вдоль лица, и выражение его стало суровым, добрые, темные глаза ушли под низко нависшие веки, редко появлявшаяся улыбка оставалась незаконченной и слабой, словно ничто уже не могло заставить Сорокина ни посмеяться всласть, ни улыбнуться от всей души. Студенцов первый заметил эту перемену, и еще он увидел, что Сорокин с каждым днем бледнеет, а круги под глазами темнеют.

Ни на минуту Яков Гаврилович не примирился е тем, что произошло. Отстранившись от руководства научной работой, он только на время отодвинул нависшее несчастье. Опасность была слишком велика, чтобы оставаться спокойным. Что стало бы с его именем, если бы его помощники и ученики могли догадаться, что их учитель не разбирается в основах биохимии и, сравнивая препараты, не отличает нормальную ткань от ненормальной. Надо было скрыть правду, не дать повода для догадки или подозрения. Он никогда не признает себя побежденным и не уступит своего имени без борьбы. Пусть говорят, что Яков Гаврилович передал все дела заместителю, мало интересуется тем, что творится в институте, пусть толкуют что хотят, только бы по–прежнему верили в него. Уж он, Студенцов, оправдает доверие, у него достаточно еще сил, чтобы вернуть потерянное с лихвой. Ему вспомнился стол, заставленный чертежами, расписание занятий, прибитое к стене, учебники с закладками и зачетная книжка на краю стола — и, словно все это говорило о его собственном успехе, о чем–то им самим пережитом, — он почувствовал прилив новых сил.