Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Объяснения Лозовского вызвали ропот, который обратился в несмолкаемый шум. Иронические улыбки в президиуме послужили сигналом отчитать новоявленного еретика, раскрыть его ересь и заодно уничтожить ее. Один за другим выступали врачи, медицинские сестры, аптекари и вовсе незнакомые люди, чтобы, во–первых, показать, как тонко они умеют разбираться в науке и, кстати, поддеть главного врача, который ставил их не раз в неприглядное положение.

— Следуя вашим наставлениям, Семен Семенович, — заметил пожилой фтизиатр, большой шутник и балагур, — медицина должна отказаться от пользования лекарствами, пока не выяснится их действие во всех возможных средах организма. Но так как что ни больной, то другая среда, лекарственный мораториум придется продлить на много лет…

Дружный смех в президиуме означал, что подобного рода выступления будут оценены по заслугам.

Заведующий аптекой, старый провизор, человек со склонностью ко всему подходить с меркой философа, счел нужным по–своему оценить сложившуюся ситуацию. Он был уже немолод, пожалуй за семьдесят, это подтверждали его нетвердая иоходка, неуверенный дрожащий голос, упорно звучащий дискантом, и, наконец, синеватые мешки под слезящимися глазами. Прежде чем заговорить, он с сознанием ответственности перед собственной совестью и тем, кто ждал его мудрых слов, склонил свою многодумающую голову и вздохнул.

— Не кажется ли вам, уважаемый Семен Семенович, что в ваших рассуждениях немалая толика идеализма. Простите, но получается 1§ т»огаЫпти 5 — организм до крайности сложен, и действия лекарств нам никогда не познать. Тут многое от Клавдия Галена, да, да, именно от него, но в таком случае позвольте мне по примеру Роджера Бэкона провозгласить — долой идеалистические цепи, освященные временем, да здравствуют наблюдение и опыт!

Тон был задан, и, настроенные на этот лад, люди охотно и подолгу говорили, не замечая того, что повторяют друг друга. Изредка врывался неуверенный голос защиты, но в хоре недовольства и осуждения он звучал как фальшивая нота.

— Что с него спрашивать, — как бы завершил дружно слаженный концерт чей–то хриплый выкрик из толпы, заполнявшей проходы, — ему история свет закрыла, он только и знает медицину древних да сплетни средневековых цирюльникоз…

Злочевский успел заметить возбужденное лицо старичка, бледные губы, дрожащий подбородок и костлявую руку, на мгновение взметнувшуюся вверх. Откуда взялся этот пьяница — судебный медик, давно ушедший на пенсию? Неужели он затем лишь и пришел сюда, чтобы свести счеты с Лозовским? Сколько же врагов у него? Кто умудряется поддерживать в них былую обиду и недовольство? Что этому пьянчужке до случая с Андросовым, до больницы, в которую он, вероятно, впервые пришел? К тревожному чувству Валентина Петровича присоединилось опасение, что Лозовский не оставит обиду без ответа и восстановит всех против себя.

Лозовский встал и при внезапно воцарившейся тишине спокойно сказал:

— Знание прошлого нам, медикам, не противопоказано. Оттого что многие не удосуживаются заглянуть в историю, их сведения о ней до неприличия жалки. Знание физиологии застряло на Сеченове, понимание клиники — на высказываниях Боткина, а сведения о хирургии — на сочинениях Пирогова. Никто не спорит. Надо знать, что творится в собственном доме, но не бесполезно и заглянуть в окно. К нам ведь заглядывают, и частенько. Павлова изучают в Европе и в Америке, Виноградскому рукоплещет Лондон и Париж, имя Бэра за границей произносят с благоговением… Кстати о Бэре: он завещал свой труп анатомам, русский ученый продолжал служить науке и после смерти. Вот уж у кого нам не грех поучиться!.. Археологи рассказывают о мумии египетского врача, в груди которого нашли вместо сердца камень. Медик, вероятно, осознав при жизни несправедливость и жестокость своего сердца, распорядился заменить его камнем… Недурной урок, многим следовало бы призадуматься над этим, не обязательно без меры ожесточать себя, чтобы слишком поздно затем покаяться…

Лозовский умолк, и внезапно прозвучал голос Злочевского:

— Правильно, Семен Семенович, неважно иметь большое сердце, важно, чтобы оно не было каменным.

Многие обернулись в сторону Валентина Петровича. Большинству этот новоявленный защитник Лозовского не пришелся по нутру. Ему, возможно, не простили бы подобную вольность, но неожиданно с высокой трибуны президиума заговорил председатель.

— Не будем отвлекаться, товарищи, — предложил он, — вернемся к основному вопросу повестки дня… Главврач Лозовский не ответил еще, как понимать его поведение з отношении больного Андросова. Мы не судьи и приговоров не выносим, долг общественности — составить себе мнение о том, что произошло.

Наконец–то Лозовский обернулся к президиуму, голос его звучал спокойно, даже примирительно, только высоко поднятая голова и суровый взгляд выдавали его неприязнь к неправедным судьям и горькое сознание своей правоты.

— Моя совесть чиста, мне не в чем раскаиваться, — сказал он, — но как могли вы, врачи, допустить мысль, что я своими опытами измучил больного и довел беднягу до истощения? Неужели вы не догадываетесь, что не по собственному почину жена умершего обратилась к прокурору. Она ведь и говорить толком не умеет и фамилию подписывает с трудом…

— Но вы признались на суде, — возразил председатель, — что больной пострадал по вашей вине.

— Больше того, я утверждал, что лабораторный анализ бесспорен, а ведь у меня могли быть основания в этом сомневаться.

— Почему вы не сказали это суду?

Лозовский улыбнулся и не спеша произнес:

— Я не хотел расстраивать друзей Пузырева.

Председатель покачал головой, взглядом обратился за сочувствием к публике и с видом человека, которого словами не проймешь, сдержанно сказал:

— Ардалион Петрович тут ни при чем, вы напрасно порочите его доброе имя.

— Лично, конечно, он тут ни при чем, я вполне с вами согласен. Он своими руками никогда никому не причинил еще зла.

— Повторяю, — начинал сердиться председатель, неожиданно повышая голос, — профессор Пузырев ни прямо, ни косвенно к вашему делу непричастен.

Семен Семенович почтительно кивнул головой — возможно, и непричастен, но так ли он уверен в этом?

— Вообразите себе такую картину, — встав вполуоборот к публике и президиуму, заговорил Лозовский. — В палате лежит тяжелобольной. Он до того исстрадался, что жизнь ему не мила и смерти он ждет как избавления. В один прекрасный день ему становится вдруг легче и с течением времени все лучше и лучше. Врач от счастья места себе не находит, — вам это состояние хорошо знакомо, и вдруг больного увозят из больницы. Здесь ему не помогут, добрые люди посоветовали выписать, пока не поздно. Больного помещают в прославленную клинику трижды знаменитого профессора Пузырева. Там первым делом отменяют питание сырым мясом. Состояние больного сразу же ухудшается, и он погибает. «Мы не могли ему помочь, — торжественно поясняет жене умершего профессор Пузырев, — его залечили в больнице… Ваше право пожаловаться, пусть отвечают». Сразу же на сцене появляется сотрудница клиники, жалоба составлена, подписана и направлена прокурору… Не слишком ли много несчастных совпадений?