Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов

Чтобы дать молодому человеку время подумать, профессор раскрыл первую попавшуюся книгу и, скользнув глазами по странице, не упустил случая мельком взглянуть на ординатора. Лицо молодого человека оставалось непроницаемым.

— Вы хотите в своей диссертации доказать, что раковые больные, оперированные под местной анестезией, выздоравливают быстрей, чем те, которых до операции усыпляли. Значит, и мы, широко применяя наркоз, оказываем раковому больному дурную услугу. За что, позвольте узнать, такая обида?

Протянутые вперед руки и скорбная улыбка напоминали списанного с олеографии доброго гения, удерживающего ребенка на краю пропасти.

К такой осторожности и подкупающей мягкости Якова Гавриловича вынуждали некоторые серьезные причины. Николаю Николаевичу Сухову шел двадцать шестой год; любимец прежнего директора, он болезненно перенес смерть учителя и встретил приход Студенцова с нескрываемой враждебностью. Было и нечто такое в характере ординатора, чего директор всячески избегал. У Сухова был звучный, резковатый голос, и с какой бы низкой ноты он ни начинал, разговор мог завершиться на верхнем регистре. Невинное слово могло настроить его на решительный лад. Смущенный или обиженный, он опускал голову и поднимал ее лишь затем, чтобы от защиты перейти к нападению. Даже в непроницаемом выражении его лица было что–то напоминающее затаенную обиду.

— Зачем же мне дали эту тему? — начал раздражаться молодой человек. — Ведь я на ней не настаивал.

— И мы не настаивали. Александр Васильевич Крыжановский, мой блестящий предшественник на этом посту, счел эту тему интересной. Откажитесь от нее, бог с ней, — с гримасой отвращения, с какой дети отворачиваются от нелюбимой игрушки, произнес он. — Мы дадим вам другую, материалом поможем, поддержим вас на защите. Вдумайтесь хорошенько, — звучал предостерегающий голос, — потрудившись вдоволь в операционной, в секционной на трупах, вы не достигнете совершенства в хирургии. Вместо того чтобы совершенствовать нашу науку, вы будете изучать одну лишь ее частность. И наркоз и анестезия еще не хирургия.

Голос снизился до шепота, но не утратил своей притягательной силы:

— Послушайтесь моего совета, у вас не будет оснований жалеть. Мы сделаем из вашей диссертации монографию, и рядом с вашей подписью я охотно поставлю свою.

Улыбка Студенцова как бы говорила: «Будьте благоразумны, на вас обрушилось счастье, сумейте использовать его».

— Я потратил столько труда, — нерешительно произнес ординатор, — составил аннотацию к научной теме, разработал и описал методы исследования клинические и лабораторные, нашел общий язык с научным руководителем Степановым Иваном Ильичом. Я мечтал помочь тем, которых мы вынуждены подвергать операции. Найти правильное решение…

— Кто из нас не мечтал, — не дал ему профессор докончить, — кому не приходилось расставаться с дорогой и желанной надеждой! Я вас понимаю, ведь и я в своем роде мечтатель. И не только мечтатель — фантазер! Послушайтесь бывалого человека, отбросьте иллюзии, бегите от них! Ни за что в жизни мы так жестоко не платимся, как за иллюзии, и чем позже наступает отрезвление, тем суровей ответ.

В этот момент нельзя было не проникнуться к нему расположением. Добротой сияло его лицо с обнадеживающим и ласковым взглядом, отеческим теплом веяло от руки, протянувшейся через стол и, казалось, готовой любовно потрепать упрямую голову молодого человека.

Некоторое время лицо Сухова оставалось непроницаемым, затем он мотнул головой, словно стряхивая непрошеную ласку, и его маленький, резко выгнутый подбородок дрогнул.

— Вы недавно лишь говорили, что глубоко уважаете взгляды Крыжзновского на операционный наркоз и только скрепя сердце усыпляете больных.

Профессор в этот момент думал о другом, и именно об этом другом хотелось ему говорить.

— Когда я вспоминаю, — мечтательно произнес он, — какие страсти волновали меня, какие грезы туманили голову, я благословляю тех, кто словом и делом вернул меня к действительности.

Приглашение встать на путь трезвого благоразумия и заодно проникнуться благодарностью к Студенцову успеха не имело.

— Вы говорили, что идеи Крыжановского вершина хирургической мудрости, — упорно следовал Сухов ходу своих мыслей, видимо более склонный именно об этом вести разговор. — Какой же смысл от этой мудрости отказываться?

— Необходимо! — уверенно произнес профессор. — Рано или поздно откажетесь.

Что последует за этой фразой, Студенцов еще не знал. Уверенный в том, что в словесном турнире ему обеспечен успех, он позволял себе высказывать сомнительные утверждения и затем лишь придумывать им конец.

— Вершина — это смерть, конец исканиям, предел, за которым следует склон, — проговорил он. — И зеленая псросль в долине и человек несут свою жизнь выше и выше, тянутся кверху и находят там снежную пустыню и веяние смерти. К пределу хорошо стремиться, на вершину приятно взирать, но жить и трудиться тем лучше, чем дальше благодатная цель.

«Второй раз уже сегодня, — подумал ординатор, — он шуткой отклоняется от прямого ответа, словесными узорами затмевает мою мысль, хитроумными репликами заглушает мой голос. Легко ли с таким противником спорить?»

— Скажите мне прямо, — сказал Сухов, — почему вы отклоняете мою работу? Вы осуждаете ее в самом зародыше, прежде чем кто–либо познакомился с ней.

В голосе, каким это было произнесено, ученый уловил новое звучание. Оно словно прорвалось из мглы, окутывающей молодого человека, чтобы рассказать Студенцову об истинных чувствах сотрудника. «Не будем лицемерить, — слышалось в вопросе ординатора, — вы скажете мне правду, почему моя тема не пришлась вам по нутру!»

— Вам угодно знать правду, — решил директор быть откровенным, — извольте. — Он резким движением отодвинул книги, словно именно они мешали ему быть правдивым, и сооружение из томов Ленина, Маркса и Сеченова, сверкая позолотой на корешках, придвинулось вплотную к молодому человеку. — Институт, Николай Николаевич, не заинтересован в диссертациях, которые не имеют шансов пройти. Каждый такой провал роняет нас в глазах научной общественности.

Сухов сидел, опустив голову, и молчал. Профессор усмотрел в этом хорошее начало и продолжал:

— Ваше утверждение, что операция, проведенная под анестезией, благодетельна, а действие наркоза губительно, будет многими воспринято как вызов. Они сделают все, чтоб провалить диссертацию, и я, к сожалению, должен буду им помогать.

Впервые за все время Сухов прямо посмотрел на профессора. В этом взгляде не было прежней неопределенности, поддерживаемой смущением перед известным ученым. И недоумение, и тревога, и упрямство, казалось прорвавшиеся сквозь внутренний запрет, слились в этом взоре. Неопытный в житейских делах, молодой человек встретился с возражениями, в которых не было ни капли здравого смысла. Как могло случиться, что его диссертация, столь необходимая для хирургической практики, стала ненужной? Почему его искреннее и добросовестное начинание должно быть принято недружелюбно другими? Сухов вспомнил, как покойный Крыжановский, поручая ему эту работу, сказал: «Я помню вас старательным студентом, ваша голова не набита еще вредными теориями, и ничто не помешает вам выяснить: допустимо ли, чтобы раковых больных подвергали наркозу. Мне кажется, что мы этим не очень помогаем им». С тех пор прошло два года, не такой уж долгий срок, и вдруг проблему объявляют бесполезной. Какая непоследовательность! Сменив в институте Крыжанов–ского, Студенцов обещал держаться принципов предшественника. Какая цена после этого его обещаниям?