Анатолий Злобин - Только одна пуля

Он оказался в глухом каменном колодце, и все четыре стены поднимались отвесно, глаз не прощупывал даже самой малой трещинки на камне. Асфальт зализан катком, камни слеплены раствором на века. Больше всего это было похоже на прогулочный дворик тюрьмы, но там хоть дверь есть, напоминание о внешней жизни. А тут всего одно окно, из которого он прыгнул сюда, как в собственную могилу. Всем неудачникам мира не хватало одной минуты. И в западню они всегда попадаются сами.

Сапоги затопали по лестнице:

— Он здесь. Посмотри на третьем этаже.

— Окно открыто. Он прыгнул сюда.

— Тут высоко, не прыгнешь. И куда прыгать? Тут же склеп настоящий.

— Он там. Больше ему негде быть.

Четыре железобетонных лба стояли в глухом дворике, оглядывая однообразные отвесные стены. Дворик был пуст. Только что здесь был человек, опасный государственный преступник, которого вывели на тюремную прогулку, и вдруг его не стало.

— Куда он делся? — спросил первый лоб, видимо самый старший и потому наиболее тупой.

— Он исчез, — сказал второй лоб, самый наблюдательный.

— Пропал, не оставив адреса, — сказал третий лоб, ибо он был философом.

— Аминь, — сказал четвертый, самый набожный.

— Валентину Сергеевну можно? Здравствуй, Валюша, это я.

— Здравствуйте… Ой, Ритуля. Я тебя не узнала, богатой будешь.

— Тогда одолжу тебе ровно половину. Пора бы мне в долг давать, а то все беру, беру… одарить нечем.

— Как хорошо, что ты позвонила, я сегодня и не ждала…

— Я за хлебом спустилась, смотрю: будка свободна. И как раз двушка в руке зажата, все сошлось.

— Я вчера к тебе на работу звонила. Мне сказали, что ты только что вышла.

— Круговая порука в действии. Я там и не была.

— Что нового, Ритуля? Как с переводом?

— Отчего я звоню? Мне сон был.

— Оставь, прошу тебя, это полная нелепица. А что тебе было?

— Бегут по полю в атаку рядом друг с другом — и твой и мой.

— Это вчера по телевизору показывали, вот тебе и было.

— Ты же знаешь, у меня нет телевизора. Разве что я начала принимать изображение напрямую, без телевизионного приемника, пользуясь тем, что оно сидит во мне.

— Я всегда говорила, что ты слишком чувствительная и тебе это вредно. Трудно мне с тобой, Ритуля.

— Уверяю тебя: что-то будет. И не далее как сегодня, в субботу.

— Я тебя умоляю, довольно отлынивать. В кои веки досталась такая удача, берись за перевод. Тебе трудно войти в работу, я понимаю, вот ты и хватаешься за любые смягчающие обстоятельства. И сон твой от лени. Если хочешь, приезжай ко мне, поедем вместе на дачу.

— Я уже настроилась на свои стены. Лучше ты ко мне: я курицу достала, праздничный заказ получила.

— Слушай, это же полное безобразие. Давай на завтра договоримся. Мы же всю неделю не виделись, то ты, то я…

— Вот и собирайся…

— Ну никак, Ритуля, хоть убей. Все-таки они там без меня никак не могут, я должна на дачу. А завтра к тебе, побереги курицу.

— От Евгения Петровича ничего не было, Валюша?

— Что ты? Откуда? Я вообще на него не надеюсь. Какая-то случайная оказия, явно непроверенная.

— А я верю. Это же невозможно себе представить, чтобы от человека никакого следа не осталось. Ну хоть слово, предмет одежды, хоть строка на бумаге, всего одна строка. Не бывает же полной бесследности.

— Вообще-то, ты права, Евгений что-то знает, но он не договаривает, я чувствую.

— Молчит… он такой…

— Он обязан молчать — по мандату долга. Но я его заставлю говорить, я ему развяжу язык… Как только появится у меня. Иначе разгромлю его с сухим счетом.

— Мы на него двойным ударом… Ну прямо завтра, а? Организационные мероприятия принимаю на себя. И на моей территории.

— Честное слово, Ритуля, я не подведу. Завтра в восемнадцать ноль-ноль по московскому времени… Прямо с дачи…

— Так я буду ждать. Привет всем твоим.

— Целую, Ритуля.

— Обнимаю, Валюша.

Маргарита Александровна повесила трубку и вышла из кабины, очутившись на краю плоского пустыря, с двух сторон обставленного рядами светлых панельных домов.

Она пошла через пустырь, обходя слишком явные застарелые лужи и пытаясь выбрать дорогу посуше, хотя на ногах у нее были резиновые полусапожки салатного цвета — почти в тон травы, пробивающейся под ногами.

Маргарита Александровна пыталась сосредоточиться на предстоящей работе, но некие разрозненные мысли отвлекали, не давая додумать основную идею. Посреди пустыря она на мгновенье приостановилась на скрещении тропинок, пытаясь по каким-то ей одной ведомым приметам угадать свой дом в шеренге одинаковых парусов на краю пустыря. Маргарита Александровна жила в новом районе недавно, и я совсем не представляю, как герой найдет ее по прошествии двадцати пяти лет: ведь у нее теперь и фамилия переменилась. А если на улице встретил, узнал бы? Впрочем, до этого дело пока не дошло. А во-вторых, это забота самого героя.

Между тем Маргарита Александровна, определив расположение своего дома, уже подходила к нему и вскоре затерялась на фоне одинаковых подъездов, отсчитывая свой от угла.

Разрыв!

— Лейтенант Дробышев.

— Я.

— Старшина Карасик.

Молчание.

Разрыв!

Черно-черное поле, и они лежат в таком же черном окопе, черном, как бесконечность. Их много в том окопе черном, невидимых, но живых. И над полем стелется канонада, упругая и такая же бесконечная. Когда она началась? Когда кончится? Позвать на помощь, но кто услышит?

Снаряды рвутся упруго, ритмично, пробиваясь сквозь темноту с неуклонностью рока.

Разрыв!

— Майор Дробышев!

Молчание.

Разрыв!

— Обер-лейтенант Поль Дешан.

— Я.

— Старший лейтенант Владимир Коркин.

Молчание.

Разрыв!

— Поль Дешан.

Молчание.

Разрыв!

— Капитан Иван Сухарев.

Молчание.

В этом месте сна он всегда просыпался с влажным ощущением холода перед собственным безголосьем: самого себя выкликаю, а ответить слова нет. Иван Сухарев беспокойно задвигался на вздрагивающей полке, проверяя, не прервется ли явь? И, не успев ответить себе, снова провалился в ритмичный сон, теперь ему снился комментарий к предшествующему сновидению.

Из окопа выросла черная трибуна, украшенная бруствером микрофонов. На трибуну бойко вскочил оратор. Иван Данилович без особого удивления узнал в ораторе самого себя. Он взмахнул тетрадью с конспектом, и с трибуны под шепот колес полилась заздравная речь.

— Что может сниться старому солдату? Старому солдату снится война, и каждый солдат избирает наиболее близкий ему повторяющийся сон. Я вам честно скажу: бомба, которая падает на вас во сне, еще никого не убивала.

Докладываю: мой сон чаще всего является ко мне в дороге, когда имеются внешние звуковые возбудители, в данном случае перестук колес. К тому же вчера проезжали по боевым местам, и та же сладкая весна на дворе. На Нейсе была вполне приличная бомбежка, оттого и вспомнился майор Дробышев, а ведь он живой, во всяком случае, должен быть таковым, давно не встречались. А вот на Днестре угодили в ночную бомбежку, вместе с Володей, это было нечто. Такая бомбежка способна закрепиться даже в генетической памяти, чтобы передаваться от отца к сыну и далее к внуку. Тогда лежали с Володей в кювете. Володя Коркин часто вспоминается — и не единственно во сне. Фронтовой друг, этим все сказано, товарищи. Поль Дешан — откуда он? Ах да, ну был Поль Дешан — и что же? Ничего выдающегося, попутная командировка, которая забудется назавтра.