Анатолий Злобин - Только одна пуля

— Лучи памяти, — молвила она с болью. — Сколь же ярок их проблеск. Но скажите мне: кто знает о том, что знали мы?

— Нет, Рита, нет, нет и четвертый раз нет! — строевым голосом отвечал он, прикасаясь к ней рукой. — Нашего с вами Володю, уверен, многие помнят: капитан Лопатин, Апасов, лейтенант Батюшков, Дима Ромашов, сержант Васьковский, Слепцов, Абраменко, Чехонин. Их не надо понуждать к воспоминаниям, они сами вспомнят. Готов ответить за то правой рукой, ведь мы иногда встречаемся на перепутьях жизни. Что делать: смертность на земле стопроцентная. В мире много шикарных могил, золото по мрамору, пантеоны, саркофаги. Возносятся медные монументы, впрочем, иногда их ниспровергают. И есть простые солдатские обелиски. Но выше всего энергия памяти. Одному для остроты печали потребен величественный мемориал на сто метров, да еще чтобы печаль его возникала под музыку, другому достанет единой палочки с безымянной дощечкой на затерянном косогоре. Чья смерть славнее? Под золотым мрамором или фанерным обелиском? Моя память не нуждается в допингах. Пусть даже кто-то забудет. Но не мы! Я скажу вам: есть память двух и есть память всех, — заключил он сияющей мыслью.

Она благодарно улыбнулась:

— Спасибо вам, я вам верю. Но в самом деле, довольно об этом, мы начинаем погрязать в наших погружениях. Сейчас я приведу себя в порядок, а вам сварю свежий кофе… Но вы точно не сердитесь на меня?

Таблетка, по-видимому, начала свое благотворное действие. Рита говорила гораздо спокойнее и уже не скакала мыслями. Решительно привела в порядок раскиданные предметы, скрылась в ванной, предварительно испросив разрешения у гостя, и скоро вновь явилась перед ним в малиново-абстрактном кимоно, перетянутом широким поясом. Иван Данилович прямо руками всплеснул, внутренне разумеется, увидев перед собой такое великолепие.

Подушка тоже была с японским орнаментом. Маргарита Александровна красиво расположилась на диване, вдавив локоток в абстрактный квадрат орнамента, и улыбнулась Сухареву.

— Продолжим наши интеллектуальные диалоги? — спросила она, зазывая его улыбкой.

— Чертова пуля, — с готовностью отозвался Иван Данилович, поддаваясь на эту уловку. — Мушкет появился в пятнадцатом веке, пять секунд назад по геологическим часам. Пулемет «максим» — в девятьсот втором году, по сути, он наш современник. Но они продолжают стрелять, они никак не могут остановиться. Пишут трактаты, провозглашают доктрины: дайте им право на выстрел… Смотрите, встретились два человека: и оба занимаются побежденными. Да, своей победой мы доказали, что зло не всесильно, но иногда мне кажется, что побежденные извлекли более важные уроки из своего поражения. Тезис о неизбежности войн опровергнут, но мира нет. Уголек все время тлеет по планете, вспыхивая то тут, то там прямым огнем. Неужто война в самом деле сидит в человеческой природе? Вот бы докопаться до сути… Все говорят о мире, а ядерный потенциал растет как на дрожжах. Я где-то читал: число целей, достигаемых ракетами, через два года увеличится в три раза, это уже геометрическая прогрессия. Болезнь опережает диагноз. А ведь решать проблему все равно придется. И теперь решать, пока живо поколение участников войны, знающих ее ужасы. Если придут к власти не нюхавшие пороха, им будет труднее договориться. Чего доброго, еще захотят попробовать: а как это будет выглядеть? Человечество живет не по карману, транжиря свой труд на производство смерти. От обороны к самоубийству. Разрядка необходима всем: молодым и старым, мужчинам и женщинам, министрам и студентам, солдатам и детям, мир устает от того напряжения, в котором он существует. И все это настолько очевидно — до удивления. Зато защитники этой морали утверждают: наука уничтожила войну… — Иван Данилович увлекся планетарным монологом, выставив перед собой руку, словно в той руке был зажат микрофон, озвучивающий землю.

Но информационные каналы в этот час не работали. Да и день был неприсутственный. Одна Маргарита прилежно слушала своего собеседника, но мысль ее скользила по касательной.

— Я слабая, одинокая женщина, — откликнулась она печально, — и ничего не понимаю в ваших войнах, я способна лишь страдать от них. Но я знаю одно: война возникает из пещерной морали, разве это не ясно? Вот вы поминали о дубинке. Пещера на пещеру — с той поры и пошло. Это же котел кипящий…

Он удивился непроизвольно:

— Какая мораль может быть в пещере?

— Пещерная, разумеется, — она пожала плечами, дивясь его неразумению.

Иван Данилович был искренне заинтригован.

— А что в котле кипит? — продолжал допытываться он.

— Разве вам неведомо? Смола. Это уж потом все эти трактаты и тезисы, доктрины и постулаты. Надо же прикрыть эту пещеру, эту вонючую смолокурню, вот оно и пошло, но суть осталась той же. Память пещеры оказалась не менее устойчивой, чем память добра, и еще неизвестно, какая память окажется крепче, человечество еще не сделало окончательного выбора, ведь это так сладостно — дубинкой махать! Для этого ума не надо. «Если бы народы знали, из-за чего мы воюем, никогда не удалось бы устроить хоть одну приличную войну». Это не я придумала, а Фридрих II, он-то разбирался в этой кухне получше нас с вами. У каждой нации обнаруживается враг номер один, они с завидным постоянством меняют лишь врагов, но не номера. Точно так же и с фашизмом, до корней которого вы мечтаете докопаться: трусость, агрессивность, классовый империализм, душевная апатия народа — все высокие слова, а на деле-то это пещера, пещера. Тут уж точно, в любой системе координат — везде пещера… Таков мой иск к войне.

Сухарев поймал себя на том, что он морщится, негодует, любуется — и все это одновременно. Любуется ее вновь порозовевшим лицом, переменчивостью глаз и губ. А морщится и негодует он от ее слов: это же все ненаучно, доморощенно. И вообще, ради чего это мы все о высоких материях? — радостно удивился он.

А вслух неожиданно для себя самого сказал:

— Непременно включу ваш тезис в новое издание со ссылкой.

Она улыбнулась ему поощряюще:

— Дарю без ссылки. Разверните его на сто страниц ученого текста, а мне за них…

— По рукам. А пока до гонорара не дошло, разрешите презентовать вам первое издание. Оно в чемоданчике, специально держу рядом с виски.

— Да она же у меня есть! — с оживлением воскликнула Маргарита Александровна, когда он, прикрыв «дипломат» своим телом, достал книгу и она увидела обложку «Преступник номер один» и прочитала подзаголовок на титульном листе: — «Адольф Гитлер, его жизнь и преступления». Я же читала! Так, значит, вы и есть тот самый Иван Сухарев, член-заседатель международной организации историков и вице-президент нашего национального комитета? Как же я сразу не сообразила? Что же вы темнили? Наконец-то я вас разоблачила, надеюсь, не в последний раз…