Анатолий Злобин - Только одна пуля

Выстрел, выстрел, выстрел. Я от пули убит. Я на плахе казнен, я в огне сгорел, я танком раздавлен, я в холодной реке утонул, я в небе высоком подбит, я на мину наскочил и пошел на дно, меня пулей в грудь, меня пулей в висок, меня пулей в живот, меня пулей в глаз… Безмолвен тоскующий строй у огня, онемело и тяжко ворочаются слова в груди, не прорваться сквозь их бессилье.

Женщина с белым платком перестала всхлипывать и неутешно побрела прочь. Ее место занял мужчина на протезе…

Теперь и я мог разглядеть некоторые подробности вокруг огня. Недавний венок с трехцветной лептой: «Цум евиге Геденкен» — «На вечную память», другой венок по цветам вровень с первым: от горняков Польши, а промеж них множество безымянных букетов, они лежали словно бы шеренгой по всему окоему вокруг огня, иные аж выброшены к звезде, жар пламени опаляет их, ветка мимозы, корзина тюльпанов, охапка сирени, горшок с геранью, крокусы, подснежники, гладиолусы — все пожирает Вечный огонь.

Средь цветов и солдатская каска, без единой царапины, не целованная пулей. К корзине привязан зеленый детский шарик. Краюха хлеба обочь букета. В герань воткнута записка, сложенная солдатским треугольником.

Жизнь начиналась с термоядерного огня, неужто она и завершится от него? Протяжка: пять, четыре, три, два, один, ноль — кнопка. Встанут над землей черные грибы, поглотят мирные города, и тогда содрогнутся живые, отчаянный крик рванется из груди, но долог ли он будет? Мы даже не успеем докричать его — горло захлебнется огнем.

Так почему же мы молчим?

Не докричаться в черную дыру, из которой стремится пламя, а мертвые не могут ответить нам из дыры, чтобы поведать о том, что узнали они, умерев.

Не докричаться в эту дыру, а ведь она совсем рядом с нами, вот она, рукой подать, но дыра бездонна и ненасытна, и вместо ответа вырывается жаркий огонь. Мы бродим вокруг да около, запутываемся в значениях, а главное проще простого: чтобы горел вечный огонь, теперь, потом и вовеки, ибо если вечный огонь потухнет, то не останется на земле ничего, ни созидания, ни памяти.

Сухарев был взволнован открывшейся ему мыслью. Ведь это так просто: чтоб вечно горел вечный огонь. Только это. И разве трудно сделать так?

Он вытащил сигарету, чиркнул зажигалкой, прикрыв ее ладонью.

Огонь горел ровно и мощно. А Сухарев все всматривался в дыру горелки, пытаясь разглядеть, что же там есть, в той дыре, из которой рвется огонь? Горелка была большой, ребристой, из белого тугоплавкого металла, насажена крепко и глубоко, накаленность металла чувствуется и отсюда, но не видать в дыре ничего, кроме закругленности ребер и жаркой густоты огневого корневища, казалось даже, будто дно смыкается там на некоторой глубине, но дыра-то была, иначе откуда огонь?

Сухарев на цыпочки привстал, пытаясь разглядеть дыру, — не видать. Он вышел из безмолвной цепочки, обогнул ее и двинулся мелкими шажками к стене, чтобы рассмотреть поближе и сбоку. У стены, прислоненные к елям и камню, тоже стояли венки. Дуновение ветра донесло к лицу дыхание огня.

— Одну минуту, гражданин, — донеслось до него. — Вы зачем туда?

Обращались явно к нему. Сухарев обернулся. Перед ним, бдительно косясь на черный «дипломат», стоял рослый сержант. Он был юн и румян, хоть и не первогодок; удлиненное лицо с обтянутыми скулами, взгляд непроницаем.

— Мне нужно, сержант, очень нужно, — убежденно ответил Сухарев.

Сержант молвил требовательно и тихо:

— Прошу за мной!

Сухарев удивился — и тоже тихо:

— Зачем?

— Пройдемте, здесь не положено разговаривать.

— Пожалуйста, только я не понимаю…

Они спустились со ступенек, прошли несколько метров по направлению к воротам. Сержант резко повернулся: — Почему курите у огня?

— Разве нельзя? — машинально ответил Сухарев и тут же подумал: в самом деле, лучше бы не курить, хоть я не заказано, кто как понимает. Он поискал глазами, куда бы бросить сигарету, но та уже потухла.

— Вы куда пришли, гражданин? Вы же к Вечному огню подошли. Разве это не ясно? Что вы там делали, у стены? — сержант выговаривал ему с полным сознанием своей правоты.

— Хотел в дыру посмотреть, мне было нужно.

— Это не дыра, гражданин, а горелка, и заглядывать в нее не положено. Все знают, что там газ горит. Вечный огонь — это символ.

— Нет, там дыра, — твердо заявил Иван Сухарев, досадуя на то, что прервались его мысли. — Я вам объясню, понимаете, это не обычная дыра, она, как бы это получше объяснить… — Сухарев остановился в поиске нужного слова.

Мимо проходили люди, спеша к огню или с медленным раздумьем отходя от него. Некоторые косились в сторону Сухарева и сержанта. Иван Данилович наконец-то заметил поблизости урну, выбросил потухшую сигарету, прикурил от зажигалки новую.

Старшина вразвалочку подошел к ним, оценивая Сухарева наметанным взглядом.

— Вы что там делали, товарищ? — спросил он без строгости.

— Я в дыру смотрел, понимаете… Это же дыра, дыра, — Сухарев пытался пробиться сквозь сбившуюся мысль, и никак не выходило у него. — Ведь там мой фронтовой друг лежит, вот я и пришел.

— У меня тоже старший братан погиб, — сказал старшина, смягчаясь. — И мне тоже иногда кажется, что это он там и лежит, мой братан. Сколько лет прошло, а я все чувствую, что нет его рядом со мной, пусто без него, а ведь я тогда под стол ходил…

— Правда? — обрадовался Сухарев. — Вы тоже чувствуете эту пустоту? Верно вы сказали: без него пусто. Как это точно! Нам всем без них пусто, мы все время ее ощущаем, эту пустоту. Где наши друзья? Я двадцать пять лет зову: Володя, Володя! И не могу докричаться, словно в пустоту кричу, в дыру… — Сухарев оглянулся и посмотрел на огонь. — Да, да, именно в дыру, — продолжал он, спеша и сбиваясь. — Теперь я точно определил, это есть дыра! Вот почему мы не можем до них докричаться. Это же дыра! — самоотверженно твердил он. — Она же вокруг нас, под ногами, над головой, дыра в нашем прошлом, дыра в нас самих. Мы все время, каждоминутно ходим по краю этой дыры, ходим и не видим ее, ибо это дыра в каждом, дыра среди нас — Он растерянно оглянулся вокруг и вниз, как бы ища ту дыру, и заключил торжествующе: — Дыра в будущем! Вот какая это дыра.

— Разобраться надо с этим вопросом, — заметил старшина задумчиво. — По душе я вас вроде понимаю, а по инструкции…

— Вы же сами сказали: пусто, — горячился Сухарев. — Вы и навели меня, я все время чувствовал, а ухватить не мог. Право же, это дыра в будущем, — повторил он, радуясь найденной мысли.

— Какая же это дыра, если мы в нее не проваливаемся? — объявил свое веское слово и сержант, до того он прилежно слушал, пытаясь вникнуть, а теперь, видимо, разобрался.

— Оттого что та дыра битком набита, вот и не проваливаемся, — раздраженно бросил Сухарев.