Александр Исетский - Буран

Закатываясь хохотом, Семен Викторович перешел в свою комнату и тут, взглянув на печку, вдруг оборвал хохот и с обеспокоенностью спросил:

— А этот ваш печник, нормальный?

Посерьезнела и сторожиха.

— Да, окромя вот таких печек, ничего будто, вроде как все. Сызмальства я его знаю. Соседи мы домами-то были. Даже после первой его солдатчины сватался за меня. Ну, чего-то только не приглянулся он мне. Так он был и добросердечный, и веселый, и ласковый, но только против меня росточком маловат. Тогда ли еще или опосля прозвали его Микита Маленький. Так до сих пор за ним это осталось. Ну, все ж таки одна девка-перегодок пошла за него. А он к тому времю-то какой-то ересливый стал, несусветный спорщик и просмешник. И выпивать приспособился. Выпьют с мужиками ли, или где в гостях, втешется в спор да в личную критику, его, конечно, бить. Шибко избивали, в кровь. А он одно кричит: пить — так Микита Маленький, налить ему по маленькой, а бить — так бьете, как большого. И уже не знаю, самому ли ему пало в голову или Ефросинья умолила, перестал компанеиться с мужиками, не то что выпивать совсем бросил, а втихаря это у него теперь происходит.

— Ну, а как работник каков он?

Грапа, помедлив и присев на лавку, заговорила раздумчиво и тепло:

— Не знаю, не пойму я, что с ним сделалось. Дня без работы его не помню. И в единоличности, до колхозного-то строю он об работушку бился, и в колхоз с первым десятком вошел. Правда, по бедности, кроме хомута и седелки, в пай принести ему было нечего (лошаденка-то у него допреж того изгибла). Да нет, постой-ка, еще телушку Ефросинья с ревом привела. Жалко ей было. Девчонка у нее маленькая росла. Ну, так и в колхозе-то Микита до семи потов пластался, работал, кажись, жаднее, чем в единоличности. Он ведь у нас, если по правдости-то сказать, мастер на все, золотые руки. Доймет его нужда-то, сбежит из села на сторонние заработки — глядишь, столяром вернулся, а то кровельщиком, либо маляром. Смотришь, какой-то стекольщик у соседей рамы чинит, побежишь к себе зазвать, ан глянь — так это опять же Микита с новым мастерством из города воротился. Убегал он не одинова и из колхоза, когда с согласия, а больше самовольно. До исключения дело доходило. Как сбежит эдак-то, заорут, закричат, исключить, выбросить! А как он объявится — его-то работы накопится невпроворот, — так об исключении-то уж помалкивают, и протокол у них куда-то запропастится, давай только, Микита Афанасьевич, выручай.

Такими-то мастерками в нашей колхозной работе не пробросаешься. А он, глядишь, окромя прежних-то специальностев, опять паять да лудить так приноровился. До того на всякое мастерство рука у него восприимчива, прямо на удивление. Вот только, если, что он не превзошел, так это кузнечную работу: нету в нем этой могутности с кувалдой-то обращаться.

И вдруг, приостановившись с рассказом, Грапа всхохотнула:

— И вот чего я вам скажу, товарищ председатель... Вы, конечно, человек тут у нас новый и, как я приметила, порядочный, не какой-нибудь шалый — вы во вред мне мои слова не обернете. Так вот, уж в замужестве я была и, знаете, не раз покаялась, что Микиту этого упустила. Да его бы с золотым-то мастерством в мои руки, так нас бы с ним знатнее в деревне не было. Я бы не то что тронуть его не дала, а сама бы кое-кому отвесила. А его-то лядащая Ефросинья только и есть, что на судьбу свою жалится да его попреками изводит. И по хозяйству какая-то она неловкая. Вот, право слово, не раз я покаялась. А что росточком-то он не вышел, так наш бабий интерес не в этом. Позднее я уже распознала. Как опять же говорится: стоял дубок низенек, а упал на тебя — еле выбралась...

Бесхитростный рассказ сторожихи Граны вызвал в душе Семена Викторовича странное ощущение какой-то его личной виноватости в такой нелепой жизни Микиты Маленького, этого дотоле совершенно ему неизвестного человека. Горькая его судьба почему-то глубоко взволновала и обидела Семена Викторовича. Но почему же, почему он городит эти дикие, уродливые печи?

— И сказать затрудняюсь, — отозвалась Грапа. — Кто его знает? Мужики вон на водочку спирают. Когда, дескать, Микита с утра к пол-литру приложится, — быть печке пестуньей, а ежели посередь дня, так, как ваша, — брюхатой. А с чекушки будто выкладываются они у него зобатыми. Чего только не наскажут. А может, это он из озорства, от ожесточенности, что ли, городить их такими стал. Перенеси-ка душевно столько потычек походя, сколь ему достается! От одного только Ерофея Силантьича, что вот сменили-то вы, сколько он претерпел подлостев всяких да измывательства. По его-то мастерству как бы труд-то его надо было ценить, так они подверстают трудодни-то ему, как амбарному сторожу и ржут опосля над ним. А он поглядит на них — рожи-то у всех под одну, бессочувственные, — обложит их с верхней полки и рукой махнет, а у самого вот-вот слезы из глаз брызнут. Хоть кого бы коснись...

Гусельников попросил сторожиху, когда она при случае увидит Микиту, наказать ему обязательно зайти в правление. И такой случай вскорости встретиться с Микитой Маленьким Гусельникову представился.

Новый председатель по договору с райпотребсоюзом на поставку ранних овощей получил крупный денежный аванс, и часть его решено было, к общей радости, по небольшой доле раздать колхозникам. Явился, конечно, за своей долей и Микита Маленький. Грапа передала ему наказ председателя, но Микита прежде всего зашел в бухгалтерию. На его счастье, около кассирши было совсем мало людей, и он уже вскоре вожделенно пересчитывал полученные деньги. И совсем случайно взгляд его метнулся в глубину сейфа. Там, в этой притененной синеватой глубине он совершенно отчетливо увидел привлекательный блеск чекушки.

Надо ли объяснять, как был предчувственно сладко взбудоражен видом такой близкой чекушки Микита, когда нечаянно-негаданно в руках зашелестело около полусотни рублей, когда в сельмаге был перебой с водкой и когда предстояла полная неизвестности встреча с новым председателем, которая могла кончиться черт знает чем. На кассиршу, на бухгалтера обрушился бурный поток трогательных просьб, настоятельных требований, безотвязных уговоров. Чекушка эта уже с месяц надоедливо болталась на подотчете у счетовода-кассира Катюши, взятая для каких-то ветеринарных процедур, и бухгалтер, подобревший от общей радости и похвал по случаю выдачи первого аванса и тронутый стенаниями Микиты, махнул на чекушку рукой:

— На всех ее не хватит, ветеринар о ней забыл, печек Миките Рябкову сегодня не класть — отдай ты ему, Катюша. Черт с ним!

И восторжествовавший Микита, подогретый чекушкой, осмелевший и независимый, перешагнул порог кабинета нового председателя.

Семену Викторовичу достаточно было и мимолетного взгляда на вошедшего, чтобы во всех подробностях припомнить свою первую встречу с Микитой недавним ранним утром у сельмага. Но, видимо, Ефросинья старательно выстирала и выколотила замызганную шинелешку, и потому выглядела она сейчас на Миките более опрятной, хотя и висела на его узких острых плечах обмято и все-таки неприглядно.