Александр Исетский - Буран

— Поживете у нас — расскажут вам, как мы Семена Викторыча добывали.

В кабинете председателя шла обычная вечерняя разнарядка. Необычным был только ее какой-то новый характер, оставлявший впечатление доброй беседы, дружеского советования председателя артели со своими ближайшими помощниками.

Семен Викторович — моложавый шатен, лет, вероятно, сорока с небольшим, скромно, но хорошо одетый, располагал к себе ясным взглядом карих глаз под высоко вскинутыми бровями. Их взлет придавал его лицу одновременно и выражение глубокой внимательности и легкой добродушной улыбки.

Говорил он спокойно и немногословно, одинаково ко всем уважительно и, казалось, стремился не столько сам на чем-то настаивать, кого-то убеждать, сколько выслушать мнения и советы окружавших его колхозных командиров.

А окружение это оказалось тоже качественно новым. Среди знакомых и привычных фигур бригадиров и заведующих фермами на этой разнарядке, а вернее — оперативном производственном совещании, присутствовали теперь агроном, зоотехник, ветфельдшер, механик по фермам, строительный техник, заведующий подсобными мастерскими и производствами, старший электрик. И среди заведующих фермами двое тоже были со специальной подготовкой.

Мой сосед, перечисливший мне присутствовавших, как бы подытоживая, значительно заключил:

— И Гусельников, Семен-от Викторыч, у нас тоже агроном с большим опытом.

Больше, чем что-либо другое в очередных работах, заботит сегодня нечаевцев животноводство. Завтра и в последущие дни предстоит перегнать в новые скотные дворы — на новоселье — дойных коров и нетелей. Зоотехник и ветфельдшер выступают со своим планом перегруппировки скота по различным причинам зоотехнического и ветеринарного характера. Влечет это за собой трудность перераспределения скота между доярками и телятницами, отдавшими животным много забот и душевного волнения, трогательно привязавшимися к своим буренкам и пестрянкам. Но трудность примирения этих привязанностей с требованиями зоотехника и ветфельдшера бледнеет перед трудностью необходимого привлечения на фермы новых работниц.

Пригласили на разнарядку для разговора на эту тему двух молодых колхозниц из полеводческих бригад. Они никак не соглашаются переходить на ферму. Их не прельщают никакие блага и преимущества работы в животноводстве.

— Не пойду, Семен Викторыч, — говорит, потупясь, Татьяна Прожерина, нервно перебирая кисти своей шали. — На ферме вы сена на мою корову не дадите, а в бригаде я поработаю на сенокосе, так знаю, что будет моя скотина на зиму с кормом.

Отказалась по этой же «сенной» причине перейти на ферму и вторая колхозница.

Обе извинились и ушли.

После их ухода вспомнили минувшее лето. В разгар ремонта зерноочистительных машин бросил работу кузнец Максим Яковлевич и ушел на артельный сенокос. То же сделал столяр Никифор, отложив поделку грабель и вил. Убегали люди на сенокос, бросая свои неотложные работы на общественных огородах, на фермах, на стройках.

Действовало жестко директивное указание свыше — выдавать из заготовленного артелью сена 10% только тем, кто непосредственно, личным трудом участвовал в сенозаготовительных работах. А тот, кто, понимая и чувствуя свою ответственность за порученное дело, не бросает его, тот остается без сена. И тут вступает в силу «директива снизу» — от жизни, и Татьяна Прожерина с подругой отказываются сегодня от почетной работы в животноводстве.

Перегон скота на новоселье был отложен до подыскания сговорчивых колхозниц.

— Вот еще какие у нас сложные противоречия, — обратился ко мне Семен Викторович. — У нас уже сегодня почти в каждом колхозном дворе появилась телка или корова. Должны мы обеспечить этот скот кормами? А при остром недостатке рабочих рук на любом производственном участке допускать этот общеколхозный сеноуборочный штурм я не могу.

— Где же вы видите выход?

— ЦК указал нам его. Надо покончить с безучастным отношением МТС к животноводству, к механизации заготовки кормов. В прошлом году наша МТС упустила под снег огромные площади прекрасных трав. Мы бы выдали сено на трудодни каждому члену артели, и вот эти колхозницы не отказались бы сегодня от работы на ферме.

Расходясь, бригадиры вспомнили:

— А что слышно, Семен Викторыч, об отчетном собрании у соседей? Народ беспокоится.

— Да, да, товарищи! Бухгалтер случайно подслушал по телефону разговор Косотурова с райсоветом. Собрание у них в пятницу. В четверг освобождайте членов комиссии, чтобы они выехали с проверкой соцдоговора.

— А вдруг они нас не допустят?

— Кажется мне, что затею эту с отказом выкинул Косотуров, а не колхозники. Заело его, что опередили мы их, вот и опасается лишней критики на собрании.

Я уговорился с Гусельниковым, что тоже поеду в Долбняково, и до утренней встречи мы расстались. Меня проводили на ночлег к бабушке Матрене Тихоновне.

Добросердечная, очень миловидная и подвижная бабушка Матрена заставила стол всякой снедью.

— Пожалуйте, присаживайтесь. У меня кто-кто не перегостил. Семен-от Викторыч допреж того, как председателем у нас стал, тоже у меня останавливался.

— Как же это произошло, что выбрали вы его председателем?

— Ой, да тут целая история с его-то выборами была. После укрупненья никак у нас работа не пошла. Не сжились мы еще промеж себя, укрупненно не сработались, а к тому, как на притчу, и хлеба-то уродились небогатые. Пошли у нас споры да раздоры, работа никому на ум не идет. А председателем нам районщики посоветовали в ту пору какого-то недотепу. Пригнал он из района бубновым королем, а на деле оказалось, что окромя пузатости никакой в нем способности нету. А тут хлебосдача подошла, а хлеб-от, батюшка, еще на корню, нетронутый. Ну, понаехали к нам понукальщики, такая крикота пошла, а толку никакого. Председателишка — с испугу, что ли, — запил. Тут-то и нагрянул в наш колхоз уполномоченный из самой области. Ну, как живу я одиноко, горенка у меня нарядная, его ко мне и поставили. Отрекомендовался он мне Семеном Викторычем. Разговорились, как вот с вами же, и окажись родом он из соседнего Бежевского сельсовета, фельдшера Гусельникова сынком. Ну, огляделся Семен Викторович тут у нас много-мало, и давай этак спокойненько, но настойчиво наводить порядок с хлебоуборкой. А главное — не кричит. Говорит с каждым степенно, как будто тот — самый надежный работник. И скажи ты, колхозники успокоились, одумались и за работу принялись так, что мы чуть ли не первые по хлебосдаче в районе пошли. Ну, а мужики нашли какую-то причину общее собрание созвать — послушать, что ли, председателя, как уборка идет, скот как к зимовке подготовлен. Но только договорить ему не дали. Под суд, кричат, его, сукина сына! Отстранить немедленно! Настояли на своем. А коммунисты наши уже сговорились, предлагают одного тут нашего члена правления. Ну, а конюх Ларион Кузьмич встает и отвечает: «Никого, дескать, другого нам, кроме Семена Викторыча Гусельникова, не надо!» Гусельников-то давай всяко отпираться, что не отпустят его и всякое такое. А народ требует голосовать. Тот же опять Ларион Кузьмич еще и скажи: «Вы, говорит, Семен Викторыч, не сомневайтесь в нас, не сожалейте, что на отсталую артель мы вас завлекаем. Мы, говорит, вот здесь вам слово колхозное даем, — так трудиться, чтобы не стыдно вам было за артель партизана Нечаева!» А Гусельникову то ли слова те в душу запали, то ли пожалел он нас, только не стал больше отпираться, но предупредил, что в области непременно возражать будут. Так оно и вышло. Отменили там наши выборы. Правит у нас хозяйством заместитель, а нам все-таки отступиться от Семена Викторыча вот как жалко. И надоумило наших правленцев в Москву написать, в самый что ни на есть Центральный партийный комитет. И что вы думаете? Не прошло и месяца, как приезжает наш свет Семен Викторыч со своей женушкой и ребятками. Ну вот, говорит, волю вашу партия удовлетворила. Только, говорит, давайте работать, как вы слово давали, — не покладая рук. Да вот уже четвертый год пошел, как мы с ним трудимся. И не буду бога гневить — живем, не тужим.