Венедикт Ерофеев - Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова

25.22 Хованщина —

здесь: метафорическая характеристика разночинского этапа русского революционно-освободительного движения, бросившего откровенный вызов монархии и начавшего революционный террор. Исторически же хованщина – народное название периода московских восстаний стрельцов 1662 и 1682 гг. против правящей феодальной верхушки; оба восстания были разгромлены и закончились казнями. Назван этот период русской истории по имени одного из главных военно-политических деятелей того времени – Ивана Хованского, русского воеводы и боярина. В 1682 г. он руководил восстанием стрельцов против монархической власти регентши Софьи Алексеевны (дочери царя Алексея Михайловича), которая опекала своих несовершеннолетних братьев – царевичей Ивана и Петра (впоследствии Петра I). После поражения восстания Хованский был казнен. Хованщине посвящена одноименная опера Мусоргского и картина Василия Сурикова «Утро стрелецкой казни» (1881).

25.23 Все эти Успенские, все эти Помяловские… —

Успенских в русской литературе XIX в. было два (отсюда – «все эти Успенские»), Помяловский же один. Николай Васильевич Успенский (1837–1889) – русский писатель, идейно близкий разночинцам и народникам, сотрудничал в «Современнике» у Николая Некрасова; с середины 1870-х гг. вел бродяжническую жизнь, много пил, покончил жизнь самоубийством. Глеб Иванович Успенский (1843–1902) – тоже русский писатель (двоюродный брат Николая Успенского), тоже соратник Некрасова, тоже сотрудничал в «Современнике», тоже был близок к революционерам-народникам, апологет русского крестьянства; в конце жизни страдал сильной душевной болезнью. Николай Герасимович Помяловский (1835–1863) – русский писатель, сотрудничал все в том же «Современнике»; критик дворянства, апологет разночинства и плебейства.

Куприн писал о том, что в русской литературе вслед за Пушкиным, Лермонтовым, Толстым и Достоевским «идет целая плеяда второстепенных писателей, из которых чуть ли не все трагично окончили свою жизнь. Глеб и Николай Успенские, Левитов, Решетников, Помяловский, Гаршин – все они проходят длинной вереницей мучеников. Общественная и политическая реакция, отчужденность общества, материальная необеспеченность, цензурный гнет – все это тяжелым камнем ложилось на их головы и влекло к гибели. Затем наступает в русской литературе сомнительная полоса, большую роль в которой сыграл Ницше» (А. И. Куприн о литературе / Сост. Ф. И. Кулешов. Минск, 1969. С. 295).

А вот традиционный для советского литературоведения текст, где встречается употребление во множественном числе в качестве нарицательного имени существительного не только фамилии Успенского, но и Помяловского, то есть точно как у Черноусого:

«Шестидесятые годы XIX века – бурная и переломная эпоха в истории России, русской общественной мысли и литературы. <���…> Разночинцы активно проявили себя не только в политической жизни, но и в области науки, искусства и литературы. Появилась большая плеяда писателей, выходцев из социальных „низов“, „разнообразно и размашисто талантливых людей“, у которых была непреодолимая потребность поделиться с читателем своими жизненными впечатлениями, „сурово и поспешно рассказывая тяжелую правду жизни“ (М. Горький). <���…> „Когда гг. Помяловские, Решетниковы, Левитовы, Успенские заговорили о тех же людях, – писал в 1872 году радикальный журнал «Дело», – нельзя было не почувствовать, что эти люди – они сами или по крайней мере их близкие знакомые, что среди этих людей проходила или проходит их жизнь, что эти нужды и горе они знают не понаслышке“» ( Ямпольский И. Н. Г. Помяловский // Помяловский Н. Сочинения. Л., 1980. С. 3).

О склонности к алкоголизму и нервным расстройствам упомянутых писателей сохранилось немало свидетельств:

«Борис Наумович Синани в бытность свою директором новгородской Колмовской психиатрической больницы был любимым врачом и другом Глеба Ивановича Успенского. Не думайте, что врач не способен любить своего больного, если он даже доходит до такого безнадежно тяжелого состояния, в каком находился Успенский. Истинный врач, любящий свое дело, не может не заметить красоты души, сделавшейся больной. Так было и с Глебом Ивановичем» (Ал. Алтаев. «Памятные встречи», 1957).

«Помяловский заинтересовал меня, когда я еще доучивался в Дерпте, своими повестями „Мещанское счастье“ и „Молотов“. Его „Очерки бурсы“, появлявшиеся в журнале Достоевских, не говорили еще об упадке таланта, но ничего более крупного из жизни тогдашнего общества он уже не давал. И мы знаем, что помехой была главным образом кутильная жизнь. <���…> У меня в редакции он был раза два-три, и мне, глядя на этого красивого молодого человека и слушая его приятный голос духового тембра, при его уме и таланте было особенно горько видеть перед собою уже неисправимого алкоголика. Раз мой верный служитель Михаил Мемнонов докладывает мне конфиденциально:

– Господин Помяловский пришли.

– В каком виде? – спрашиваю я.

– Совсем не годятся, П[етр] Д[митриевич].

И таким он бывал целыми неделями. Вскоре он заболел, и его в клинике лечили от delirium tremens. <���…> Он уже оправился, и я никак не думал, что он близок к смерти. Но у него сделалось что-то, потребовавшее операции, и кончилось это антоновым огнем и заражением крови. В его лице безвременно погибла крупнейшая жертва русской действительности, ужасных привычек, грубости и дикости» ( Боборыкин Л. Воспоминания: В 2 т. М., 1965. Т. 1. С. 370–371).

25.24C. 57. Я читал, я знаю! —

Это заявление Черноусого звучит как слегка «подправленная» цитата из монолога Сатина у Горького: «Есть много людей, которые лгут из жалости к ближнему… я – знаю! я – читал!» («На дне», акт 4). (См. эту цитату полностью в 6.17.)

25.25 …почитайте-ка Дмитрия Писарева! Он так и пишет: «Народ не может позволить себе говядину, а водка дешевле говядины, оттого и пьет русский мужик, от нищеты своей пьет! <���…> …от невежества своего пьет!» —

Дмитрий Иванович Писарев (1840–1868) – русский публицист, литературный критик, философ-материалист, революционный демократ. Приведу основные положения его центральной философско-публицистической работы «Мыслящий пролетариат» (1865) (включая проблему говядины), к которой апеллирует Черноусый:

«Размышляя часто и серьезно о том, что делается кругом, новые люди с разных сторон и разными путями приходят к тому капитальному заключению, что все зло, существующее в человеческих обществах, происходит от двух причин: от бедности и от праздности <���…> на одном конце лестницы сидит праздность, а на другом бедность. <���…> От бедности идут страдания и материальные, и умственные, и нравственные, и какие угодно: тут и голод, и холод, и невежество, из которого хочется вырваться, и вынужденный разврат <���…> и горькое пьянство, которого стыдится сам пьяница. <���…> На середине лестницы произведения бедности встречаются с произведениями праздности; тут меньше дикости, чем внизу, и меньше дряблости, чем вверху, но больше грязи, чем где бы то ни было; тут приходится <���…> есть испорченную говядину, потому что надо сшить шелковую мантилью».