Николай Иванов - Разговор с незнакомкой

Гром разбудил его во втором часу ночи. Он вздрогнул еще во сне. Удар был настолько силен и резок, что почудилось, будто лопаются и трещат, осыпаясь, стекла ветхой веранды. А вспышка заревом обагрила сад и густой сизый ельник за забором. Страх резанул по глазам, по слуху, ударил в душу. Но страх не от резкого громового звука и не от ярко ослепившей молнии, не страх внезапности, не испуг, а именно страх, страх памяти, который навек поселился в душах тех, кто в детстве видел войну.

Закутавшись в халат, Александр Дмитриевич вышел на веранду. Постоял, не зажигая огня. Дождавшись вспышки молнии, шагнул к деформированному плетеному креслу у окна. Постепенно зрение и слух привыкли к бурной разъярившейся стихии по ту сторону стен и стекол, к резким перепадам мрака и ослепительного света, а раскатистые вздохи неба стали глуше и отодвинулись куда-то дальше, за сад и за рощу, к реке.

В последние годы Александр Дмитриевич плохо спал, по ночам часто просыпался, часами лежал в темноте, глотал желтые таблетки валерианы. Бессонница была мучительной, раздражающей, Александр Дмитриевич не знал, как избавиться от нее. Сейчас же ему было легко. Легко было на душе, легкой и ясной была голова, несмотря на глубокую ночь, легко думалось о жизни, о прожитом.

Постепенно в мыслях своих он подошел к событиям последних недель, к обстоятельствам и ощущениям последних дней. Мысленно проделал путь от дачи, от электрички до нового места работы. «Нового» — в географическом смысле слова. Второй месяц пошел, как редакцию перевели в другое здание, в отдаленный район города. С неудовольствием подумал, что хочешь не хочешь, а выходить и отсюда и из дома надо значительно раньше, чем прежде, о том, что в троллейбусах и автобусах сутолока, чего раньше он практически не замечал, поскольку путь его до работы представлял собой всего лишь несколько пролетов метро.

Так думал Александр Дмитриевич, но за невеселыми мыслями пряталось что-то волнующее и щемящее душу. И это «что-то» не могло никак обрести конкретную форму в его сознании. Александр Дмитриевич даже разволновался, стал гнать прочь вообще всякие мысли, сходил за сигаретами, вернулся, закурил и вдруг вспомнил. И вспомнил прежде всего снова путь до редакции, точнее, самый последний этап его — несколько сот метров от троллейбусной остановки до подъезда. Со зданием редакции соседствовали два небольших завода, хлебопекарня, вагонное депо. Когда Александр Дмитриевич приезжал на службу рано, он видел, как идет вереницей молодежь на смену, подъезжают и отъезжают служебные машины, автобусы. Однако чаще он попадал сюда позднее, в свое обычное время, когда поток служащих и рабочих иссякал, и те два квартала, которые ему доводилось проходить пешком, были пустынны, за исключением редких прохожих, главным образом попадающихся ему навстречу. Быть может, поэтому он и заметил ее. Он никогда не всматривался в лица людей, встречающихся ему на улице. Не рассматривал незнакомых людей, не провожал их взглядом. Разве что в транспорте, в метро скажем, где все налицо, где все перед твоими глазами. А здесь… В то утро, пожалуй, миновала неделя уже, как он ездил по новому маршруту. Сошел на остановке. Дошел до перекрестка. И в те секунды, которые потребовались, чтобы переждать проезжающие поперек его пути машины, увидел ее. Она стояла на другой стороне неширокой улицы. Пронеслись машины. И они шагнули навстречу друг другу. Ему показалось, что она взглянула на него. Во всяком случае, он увидел ее глаза. И их какая-то необыкновенная притягивающая ясность, глубина запомнились ему. Он забыл о ней через пять минут. Он бы и не вспомнил о ней никогда, если бы не встретил через день на том же месте, у перекрестка. Теперь уже он смог рассмотреть ее. Невысокая, стройная, в синей строгого покроя блузке. Темные, аккуратно уложенные волосы и глаза — синие, неподвижные, взгляд ее, точно застывший, был устремлен вперед, в какую-то видимую лишь ей одной точку. Шла она, будто задумавшись, медленно и степенно.

И еще раза два встречал Александр Дмитриевич Незнакомку, как про себя окрестил ее в те дин. Потом была нелегкая, хлопотливая командировка в Среднюю Азию.

Вернувшись два дня назад, Александр Дмитриевич нашел в своем почтовом ящике записку и ключ.

«Саша! Здесь ты помрешь. Август обещают, как в Африке. Ключ — от дачи. Стереги и отдыхай душой. Мы же — вверх и вниз по Волге-матушке, из Астрахани позвоним. Целуем. Марина, Сергей».

Помирать от жары он не собирался, как-никак только что побывал в Азии, где успел ощутить, что такое тридцать с лишним в тени, но предложением друзей воспользовался охотно.

И вот теперь он сидел здесь, на старой даче, слушал, как падают с деревьев тяжелые капли. Миновала ночь. Он все сидел, курил. Потом подтер тряпкой в углу скопившуюся за ночь дождевую лужу. Вышел в сад, достал из колодца воды, умылся, вылил оставшуюся воду в чайник, поставил его на электроплитку. Сегодня последний день рабочей недели. Он мог бы и не ехать в редакцию. По неписаному закону каждый из заведующих отделами имел один свободный, так называемый творческий, день в неделю. Его днем была пятница. Мало что давала она ему, все равно чаще всего приходилось работать и в выходные, в редакции особенно не распишешься — текучка: звонки, авторы, корректуры, правка, редколлегии и летучки.

Электричка мчала его мимо редких березовых куртин, длинноствольных, пиками уходящих в небо елок, мимо золотящегося вдали жнивья.

…Он увидел ее на кругу. Там, где разворачивался его троллейбус, забирая в обратный путь новых пассажиров. Та же синяя блузка, через плечо — на длинном ремешке — аккуратная замшевая сумка.

Александр Дмитриевич, задержавшись на минуту на остановке, увидел, как она поднялась на ступеньку, как вошла в троллейбус, села на крайнее от входа место у окна, то место, с которого он только что поднялся, и теперь отметил про себя, что они могли бы сидеть рядом, если бы ехать им в одну сторону.

И весь долгий, весь этот знойный августовский день Александр Дмитриевич мысленно возвращался к утренней встрече. На этаже не работали кондиционеры, в открытые окна тянуло суховейным жаром и запахом дыма, где-то за городом горели леса или торфяники. Александр Дмитриевич обливался потом, и все же легко ему было сегодня, как давно уже не было. Он позвонил по телефону, назначил встречи сразу нескольким авторам, отложенные было на следующую неделю. Пригласил художника, разобрался с иллюстрациями к материалам на будущие номера. Хотел было подняться в буфет за сигаретами, и тут позвонили из Ташкента.