Александр Русов - Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть)

Не думаю, что этот снимок — одна из удачных моих работ, но сохранил ведь и даже надписал. Видно, сама судьба так распорядилась, вручила конец нитки от увесистого клубка, который наматывали многие люди в течение долгих лет и который теперь мне суждено размотать хотя бы потому, что фигура Базанова — одна из ярчайших, значительнейших в моей жизни.

Я не был его другом и порой испытывал зависть к тем, кто знал Виктора лучше. Не этой ли завистью, далеко не всегда осознанной, объясняется моя давняя, покрытая пеплом времени любовь к его многострадальной жене, красавице Ларисе? Он изменял ей, вел себя так, будто ее не существовало. Отдавая Базанову должное, я до сих пор считаю, что он оказался недостоин Ларисы. Но был ли более достоин я, исступленный соперник, о существовании которого он, скорее всего, даже не подозревал?

— Алик, я люблю его больше жизни. Он мой крест: мое счастье и горе.

Это она мне еще тогда говорила, лет восемь-десять назад. Базанов имел все, о чем только мог мечтать любой из нашего круга. Разумеется, я исключаю из понятия «наш круг» тех, кто смеялся, улюлюкал, трусовато кидал в него каменьями из-за угла, движимый то ли черной завистью, то ли глупостью. Но мы-то знали ему цену, и тогда, пожалуй, ничуть не меньше, чем теперь. Только в ту пору он выглядел чересчур уж удачливым. Какими непрозорливыми, какими слепыми мы оказались!

А из старшего поколения настоящую цену Базанову изначально знал только один человек в институте: Максим Брониславович Френовский. Он вполне оценил Базанова в тот знаменательный день их встречи, когда еще не защитивший кандидатской диссертации двадцатичетырехлетний молодой человек пришел в лабораторию на собеседование. Молчаливый, немногословный, осторожный, сильный и властный Френовский, по существу премьер теневого институтского правительства, решил принять Виктора в свою лабораторию руководителем группы. Роковая, непростительная ошибка! Френовский чего-то недооценил, недоучел. Его безошибочный, поистине звериный инстинкт за долгие годы жизни и работы в институте в первый и последний раз так предательски подвел его. Короче, он не должен был давать согласия. Не Базанову, конечно. Искушенный политик не пообещал ему ничего определенного. Но себе самому он, видимо, такое согласие дал в первый же день их встречи.

— Он попросил рассказать о работе и принялся рассматривать меня так пристально, — говорил впоследствии Базанов, — что было не по себе. Буквально сверлил взглядом. Паршивое ощущение. Я распинался, а он только слушал. Неподвижное, застывшее лицо. Лишь дужки очков поблескивают. И чем дольше он молчит, тем бестолковее я объясняю. Какой-то словесный понос. Видишь ли, Алик, мне все казалось, что он чего-то недопонимает. Я разжевывал, вдавался в ненужные подробности, а он вылавливал те слова, которые позволяли узнать обо мне больше, чем знаю я сам. Вдруг я понял: он не слушает. Так нехорошо внутри стало, холодно. Макс — гипнотизер, это я тебе точно говорю. Вышел от него весь выжатый, потный. Страшное дело. Нет, решил, ну его к черту. Пусть профессор мой обижается — не пойду, откажусь. И все-таки пошел. Зачем? Не знаю. В другой раз он был уже милым, простым, обаятельным. Ты знаешь, он умеет. Обещал полную свободу действий, вякнул что-то одобрительное насчет моей последней публикации. Ну, я и поддался, дурак. Что ни говори, первое впечатление о человеке самое верное.

В такой сбивчивой, кстати, типичной для Базанова манере он рассказал мне историю их первой встречи и потом не раз повторял ее.

Базанов любил повторяться. Это было в его духе. Повторяя, он как бы объяснял самому себе не вполне еще ясное.

— Знаешь, он гораздо хитрее меня. Сущий дьявол. В его присутствии я чувствую себя мышонком, кроликом, которого он вот-вот проглотит.

Не нахожу, что на фотографии тринадцатилетней давности улыбающийся Френовский имеет что-либо общее с удавом. Точно так же верхом нелепости показалось бы сравнение улыбающегося великана Базанова с кроликом. Тем более — с мышонком. Уж скорее это премьеры двух сильных, независимых государств.

Худенький, стареющий Френовский был из тех любящих власть и богатство правителей, для которых дороже всего послушание безоговорочно преданных им граждан. Хозяин замкнутого, хорошо организованного в экономическом, техническом и военном отношении тоталитарного мирка с отлаженной и безупречно скрытой от посторонних глаз системой принуждения, поощрения, оповещения и связи, человек осторожный, со своей идеей и тщательно замаскированным темпераментом, Френовский мог, при необходимости, пожертвовать собой. В конце концов, он и пожертвовал. Во имя чего?

Фотография слишком маленькая, никаких других фотографий Максима Брониславовича той поры не сохранилось, а внешность сломленного, перенесшего два обширных инфаркта старика, которого время от времени я все еще встречаю в институте, говорит совсем о другом. На первый взгляд, он почти не переменился, если не считать выражения глаз: ныне я читаю в них только боль, затравленность и равнодушие.

Да, каждый из этих обменивающихся радостным рукопожатием премьеров получил свое. Можно ли сказать: по заслугам? Хотя кое-кто в институте именно так говорит теперь о Френовском, потому что удав стал безопасен.

Меня всегда (а теперь особенно) больше интересовала личность кролика (мышонка), который, несмотря на свою внушительную комплекцию (занимает добрую половину фотографии), вовсе не выглядит перекормленным, вялым и неповоротливым. Следует уточнить: если это и кролик, то какой-то особой, невиданной, гигантской породы. Он ли выбрал направление своих исследований или новоявленный бог «термодинамической химии» позвал его в назначенный час? Фанатическая уверенность в собственной правоте пришла к нему, пожалуй, несколько позже — как противодействие сомнениям окружающих и тем враждебным силам, которые поблескивающий на фотографии металлической оправой очков премьер-камикадзе направил против него. (У них, участников дружеского рукопожатия, даже очки совершенно разные. У Базанова — крупная темная пластмассовая оправа.)

Или уже тогда, на торжественном собрании лаборатории, Максим Брониславович начал наступление на Базанова? Трудно сказать, было ли связано то рукопожатие с награждением Виктора Почетной грамотой, вручением денежной премии или объявлением его победителем социалистического соревнования. Ясно, однако, что кролика поднимали, дабы потом, отпустив, разбить насмерть об острые скалы. Френовский был опытным, искушенным, масштабным политиком. Вот только развернуться ему было трудновато на чрезвычайно тесном, неудобном для больших политиков плацдарме научной лаборатории. С кем он работал? Откуда постоянное чувство неудовлетворенности? Из двадцати трех человек лишь базановские сотрудники, Рыбочкин и Верижников, вместе со своим руководителем составляли все мужское население лаборатории.