Александр Русов - Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть)

Уже за одну свободу должен был бесконечно благодарить Базанов своего руководителя. Именно дух свободы вознес его столь высоко. При том, что начинал он, можно сказать, с нуля. Защитившиеся (в их числе и Базанов) пополняли ряды многочисленной «школы» профессора Музыкантова, хотя слово «школа» вряд ли самое удачное для обозначения группы беспризорников. Кто-то, выброшенный из лодки посреди озера, выплывал, разом научившись держаться на поверхности, кто-то тонул. Пловцам недоставало систематической подготовки, ежедневных тренировок, бесед, занятий со знающими, многоопытными учителями. Им ориентира не хватало, магнита, магического поля личности мастера. Уцелевшие пловцы обучали друг друга, терлись друг о друга, как мелкая галька, которую гоняет из стороны в сторону и обкатывает морская волна.

Слишком легко и поверхностно закреплялись «школьники» на научной почве, чтобы в дальнейшем чувствовать себя уверенно, независимо от силы и направления ветра. Большинству суждено было застрять между большой наукой и ее глухой провинциальной окраиной. Те же, кто когда-то рвались в аспирантуру из престижных соображений, для кого это была единственная возможность «зацепиться» за Москву, продолжали проявлять неуемную активность, вполне соответствующую классическому закону химических взаимодействий: чем неустойчивее — тем активнее, чем более реакционноспособен — тем менее избирателен.

Мог ли ученик найти своего учителя, подмастерье — мастера, как находил его некогда молодой человек, желающий научиться науке жизни, искусству и ремеслу? Что могло служить ему верным компасом: газеты? журналы? книги? школьные учителя? Откуда ему было знать, до какой лаборатории или мастерской он должен дойти, доехать, доплыть, если мастер, назначенный в учителя, уже не владел секретами мастерства, если он стал таким же массовым, рядовым явлением, как и неоперившиеся школяры? И способно ли было казенное учреждение не то чтобы заменить, но хотя бы смутно напомнить ученику желанную атмосферу д о м а, где он захотел бы провести большую часть отпущенных ему дней?

В ординарной и, скорее всего, действительно малозначительной базановской теме заключалась, однако, возможность разностороннего подхода к проблеме. Свобода базановских аспирантских лет обеспечивалась мудрым профессорским опытом, согласно которому не тема формирует ученого, но аспирант по мере превращения в ученого формирует и формулирует тему своих исследований. Ведь аспирантура не канатная дорога, гарантирующая перевоз с подножья на вершину.

Когда доцент Пичугин пристально вглядывался в Базанова, собираясь поставить оценку без экзамена, он, вероятно, уже видел ту высоту, на которую должно было занести талантливого студента. Возглавляемые Январевым сокурсники, предупреждавшие Базанова о нежелательных последствиях его поведения, словно собственной кожей чувствовали нестерпимый холод той высоты.

Бедный Январев! Бедный начальник отдела, которому снова, совсем как в студенческие годы, пришлось проводить кропотливую систематическую воспитательную работу по приведению в чувство о к о н ч а т е л ь н о з а з н а в ш е г о с я г е н и я.

С Ларисой я познакомился в шестьдесят пятом или шестьдесят шестом году у них в доме, куда мы зашли днем после встречи какого-то заморского главы государства, отстояв и отмахав положенное время флажками у закрепленного за нашим институтом пятьдесят шестого столба. Был я, был Рыбочкин, сотрудница Базанова — та самая, имени которой мне не хочется называть, и, кажется, кто-то еще. Незадолго до того родители Базанова купили себе кооперативную квартиру на Юго-Западе, а эту, трехкомнатную, оставили молодым.

Помнится, допотопный дух дома произвел на меня неизгладимое впечатление. Огромный, пахнущий старостью подъезд, широкие ступени пологой лестницы, сумрак и обтянутая металлической сеткой уродливая клеть лифта, занимающего часть пролета. Будто во время войны в дом угодила тяжелая, неразорвавшаяся бомба и пробила его насквозь, от крыши до основания. Квартира находилась на седьмом этаже.

Видно, подъезд, лифт, лестница показались такими еще потому, что служили преддверием встречи с Ларисой, которая в моем представлении была заискивающей перед мужем дурнушкой, пребывающей в постоянном страхе и унижении. Ведь Виктор подчас даже не скрывал от нас, людей посторонних, своих любовных связей, и это, конечно, настраивало на определенный лад. Уже одно присутствие в нашей компании базановской любовницы говорило о многом.

Легко представить мое удивление, когда дверь открыла этакая королева с ниспадающими на плечи вьющимися рыжеватыми волосами и огромным, как на фаюмских портретах, разрезом светло-зеленых глаз. Серый свитер туго облегал ее безупречно стройную, высокую фигуру, меж тонкими, чуткими пальцами дымилась сигарета. Я тотчас отметил, что глаза у нее разные: правый — чуть более темный, печальный, как-то тревожно искрящийся, а левый — совсем светлый. Он излучал нежность, спокойствие, доброту и поистине детскую безмятежность. Лариса просто, дружески и даже несколько покровительственно улыбнулась мне, а могучая рука Базанова подтолкнула к порогу:

— Заходи, Алик.

Мы вошли с какими-то глупыми шуточками. Хлопнула дверь. В глубине квартиры захныкал малыш. Лариса торопливо погасила сигарету, сказала:

— Потише, пожалуйста, — и пошла успокаивать разбуженного Павлика.

Комната, где мы оказались, да и вся квартира, как я убедился позже, носила следы ее неустанных забот. Стол, ваза с единственным цветком, стулья, книжные полки. Ничего лишнего, неестественного, как и в ее, Ларисиной, внешности. Базанов, пожалуй, выглядел здесь в большей степени гостем, нежели любой из нас.

Как-то он сказал:

— Я чувствую себя дома, точно во дворце. А ведь я родился и привык жить в хижине.

Балкон, на который мы вышли, был именно тот, где мальчик Базанов лет десять — пятнадцать назад позировал с духовым ружьем перед объективом фотоаппарата. Позже, сопоставляя первое свое впечатление с той фотографией, я пришел к выводу, что городской пейзаж, на фоне которого запечатлен воинственный мальчик, почти не изменился, но тогда я не знал о существовании фотографии и мое непосредственное впечатление от панорамы, открывавшейся с балкона базановской квартиры, никак не связывалось с пятидесятыми годами, с ароматом тех лет. Овощной лавки во дворе уже не было, хотя сам подвальчик еще существовал. Не было дровяных сараев и ничего другого на их месте, но и без них двор не казался просторным.

Поначалу я решил, что базановское высказывание о хижине и дворце объясняется как бы принадлежностью их с Ларисой к разным эпохам, мирам.